Они встретились, созвонившись, с Дмитрием Чалым, Петром Опцевым и Ионом Думитреску. Увидев обрез, Опцев сказал Иону:
– Ну вот, а ты сомневался! Когда понадобится, все достанем!
Трое российских грежинцев были значительно старше своих молодых украинских товарищей, но, к их чести, не претендовали на командование, решили, что у местных главным будет Поперечко с обрезом, а у российского отряда Опцев, учитывая, что он и в мирных кампаниях всегда имел решающее слово насчет того, что и где выпить, чем закусить и у кого взять взаймы.
Кстати, насчет займа Чалый, конечно, не забывал. Посоветовав занять позицию неподалеку от площади, он сказал, что скоро присоединится, взял с собой племянника и поспешил к сестре Ларисе, матери Юрика. Он надеялся, что в присутствии сына Лариса не станет очень уж бурно ругаться и скандалить, хотя совсем без этого, конечно, дело не обойдется.
И не обошлось.
Лариса считала, что брат ее, неглупый и не бездельный от природы, был погублен женой, хабалкой Катькой.
– Нет, а как? – рассуждала она и про себя, и вслух. – Был же ведь нормальный, школу закончил, в институт два раза поступал – и поступил бы, если бы не встретил эту корову бешеную, Катьку эту сволочную, чтоб ей сдохнуть, прости меня, Господи! Вцепилась в него, как не знаю кто! И если бы, ладно, любила бы, заботилась бы, а то что? Он под столом лежит пьяный и сраный, прости, Господи, а она за столом с приятелями гуляет, а то, может, и не за столом, чего не знаю, того врать не буду, но не исключаю! Сколько раз ему говорила: Митя, иди ко мне жить, дадим тебе комнатку отдельную, хочешь – работай, не хочешь – просто помогай по хозяйству, в саду, в огороде, напрягаться не заставлю, только одно условие – не пей и не встречайся с Катькой! И ведь уговорила лет семь, что ли, назад, остался, целую неделю жил человеком, но поехала с ним на базар, отошел на пять минут – и пропал! Где? Люди видели, как он с женой говорил. Вам понятно, да? Чем она его уговаривает, не знаю. Там же никакой внешности, она фигурой как мужик, честное слово! Плечи широкие, пузцо виснет, задница треугольником – сверху широкая, книзу клином! И зубов нет, сплошной кариес изо рта торчит, я один раз не утерпела, прямо в лицо ей сказала: Кать, ты хотя бы не смейся при людях, не разевай пасть свою безобразную, ведь тошнит же! А ей хоть бы хрен, прости, Господи. Приворожила она его, что ли? Без дураков говорю, она сама пьяная хвасталась: я за вашего Митю ходила к бабке, и она мне его на черную воду мышиным пометом приворожила, никуда теперь не денется от меня. Это как? Это какую надо иметь совесть, чтобы, я даже не знаю, как охарактеризовать подобное поведение, у меня просто нет слов! При этом он ведь хоть не каждый раз, но работает, то на станции грузчиком, то еще что-нибудь, он ее кормит и поит! А когда край, она его посылает по людям взаймы брать! Сама не идет, сучка бесхвостая, прости меня, Господи, кто же ей даст, а его заставляет унижаться! Я ему говорю: все, Митя, в следующий раз хоть помирай, я тебе не дам! Пусть сама идет ко мне просить! Я ей тоже не дам, но хотя бы раз все скажу, что про нее думаю! Катя, или ты признаешь, что загубила мне брата, или ты вообще не человек! Понятно?
Брату Мите она говорила каждый раз примерно то же самое. Чалый, выслушивая, обычно страдал – ему было жаль сестру, жаль Катю, а больше всего он жалел свой мучающийся с похмелья организм. Ему не хватало сил, чтобы защитить жену, которая, он знал, его подлинно любит такого, как он есть, а другим он стать никогда уже не сможет.
Но в этот вечер он был подогрет молодым вином, поэтому, встреченный Ларисой обычными обличительными словами, не смягченными присутствием сына и молчаливого мужа Василия, который ел жирную горячую солянку из миски размером с небольшую кастрюлю и с удовольствием от этого потел, Чалый набрался смелости и прервал ее:
– Хватит, Лариса! А то самой потом стыдно будет, если меня убьют, вспоминать, как ты меня поливала!
– Кто убьет, ты чего? Он о чем? – спросила Катя Юрика.
Тот пожал плечами и, соблазненный сытным духом, взял миску, не меньше чем у отца, щедро налил себе половником солянки и сел за стол. Его тоже могут убить, как и дядю Митю, значит, надо перед этим как следует заправиться. Чтобы не обидно было погибать на тощий желудок.
– Садись тоже, – пригласила Лариса брата, вспомнив о долге хозяйки и сестры: ругань руганью, а накормить человека нужно.
– Нет, сестра, спасибо, мне не до еды, – сказал Чалый. – А деньги мне нужны не для того, о чем ты думаешь, а чтобы вас же защищать. Нужно многое. Амуниция, – вспомнил слово Чалый.
– Чего?!
Юрик нахохлился и смотрел в миску: ему показалось, что дядя Митя их сейчас выдаст.
– Какая амуниция? – не понимала Лариса. – Василий, да перестань ты черпать хоть на минуточку, это же мужской разговор, разберись!
Василий, дуя на ложку, сказал:
– Кого касается, сам разберется, а кого не касается, нечего и лезть.
– Тебя вообще ничего не касается! – воскликнула Лариса.
Василий ничего на это не ответил, а супруга не стала развивать тему: оба знали, что это неправда, выкрикнула это Лариса не для смысла, а для эмоции.
– Не поешь, ничего не дам! – поставила условие Лариса. – Ты, я чувствую, уже заправился. Амуницию ему.
– А поем – дашь?
– Будет он еще торговаться!
Чалый сел за стол, без интереса хлебнул пару ложек и сказал:
– Мы тут кормимся, а там люди рискуют. Меня ждут. А я не иду. Кем меня считать будут?
– Собутыльники, что ли? Или Катька твоя ненаглядная? Кто ждет-то?
– Защитники вас, чтобы вы знали. Ради вашей же свободы. Они будут гибнуть, а вы на их могилках построите новую жизнь. И даже спасибо не скажете. Все, наелся досыта, – с горечью сказал Чалый и положил ложку. – Значит, не дашь?
– На дело дам, без дела нет.
– Я же сказал – на амуницию. И боеприпасы, – вспомнил Чалый еще одно военное слово.
– С кем воевать собрался?
– С захватчиками. Или не знаете, что сейчас штурмом Грежин будут брать?
– Кто, зачем? Василий?
Василий пожал плечами.
– Так, – хлопнула Лариса ладонью по столу. – Никуда не пойдешь, понял? Я за тебя перед родителями покойными отвечаю!
Юрик понял, что дядя Митя вляпался, встал из-за стола.
– Я к друзьям на полчасика.
– Никаких друзей! Сядь и доешь!
– Да я все уже.
– Чаю выпей или компота. Сядь, я сказала! Василий!
Василий посмотрел на сына. Молча. Но Юрик знал, что, если нужно, отец может и сказать, и сделать то, против чего не возразишь. И сел.
Тут произошло неожиданное: Лариса достала из кухонного шкафчика объемистый пузатый графин с рубиновой жидкостью и поставила на стол.
Василий удивленно поднял брови.
