— Есть, — коротко ответил Тушкан, возвращая себе обычный человеческий облик. — Только пусть она…
— Я не буду… — Лида с трудом подавила приступ тошноты. — Я не буду больше. Я правда дура…
— Все бабы — дуры, — рассудительно заметил старшина, давая понять, что инцидент исчерпан.
— Так вот, — как ни в чём не бывало продолжил Ипат, — если этот Патрик жив, значит, где-то поблизости должен быть выход — прямо в чрево пустого духа. Только надо знать, куда идти.
— А тут, куда ни иди, один хрен жарко, — сообщил рядовой Громыхало, который шёл замыкающим. — И тоска тут смертная. Одно развлечение — пострелять всяких тварей. Может, побыстрей ходулями двигать будем, а то меня там Лукреция заждалась, и жрать охота уже как из пулемёта.
— Нет! — Ипат осторожно наступил на глиняную корку, как будто пробуя её на прочность. — Здесь нельзя дважды оказаться в одном месте.
— Да ты гонишь, монах! — взревел Громыхало, но в тот же миг сверху донёсся оглушительный рёв. Голубое небо с розовыми прожилками лопнуло, открывая утыканную звёздным бисером черноту. Посреди неё возник раскалённый шар, который, оставляя за собой дымный след и разбрасывая во все стороны искры, неторопливо приближался к земле.
— «Огорчённая луна», — сказала Лида, провожая взглядом явление. — Эту дрянь тоже Патрик намалевал.
Несколько ошмётков окалины просвистели у них над головами, врезались в сосны, и хвою мгновенно охватило ревущее пламя. Огненный шар, замедлив полёт, повис над громадой корабля и вдруг сорвался вниз. Посреди пустыни образовалось огненное озеро, которое медленно раздвигало свои берега. Вскоре осталась лишь узкая полоска земли между пылающим бором и морем жидкого огня.
Никто не сказал ни слова — теперь, когда выбора уже не было, исчез и повод для споров. Трое умерших и двое живых, зажатые с двух сторон пламенем, бежали вдоль пылающих сосен туда, где из-за горизонта выглядывали две заснеженные вершины.
Они даже не сразу заметили, когда ревущее пламя осталось позади, а горы превратились в женскую грудь, и с двух живых трепетных вершин стекали потоки молока. Рядовой Громыхало первым, не дожидаясь команды, бросил автомат на нежно-розовый берег, вошёл по колено в молочную реку, упал на четвереньки и начал пить густую тёплую жидкость, словно бык, пришедший на водопой. Его примеру последовал старшина, но сделав несколько глотков, зачерпнул молока в котелок, висевший у него на поясе рядом с подсумком, и протянул его поручику.
— Держите Вашбродь! Чистые сливки.
— Онисьим, что это? Смотри! — Лида указывала на противоположный берег. Оттуда надвигалась ломаная шеренга обугленных скелетов, почти все они были при оружии и в касках, покрытых окалиной, а некоторые несли стандартные ящики с патронами.
Брат Ипат на всякий случай положил ладонь на рукоять меча, а Лида передёрнула затвор.
— Эй, девка, не шали! — Громыхало погрозил ей пальцем. — И ты, парень, тоже ножичек свой спрячь. Свои это. Свои. А вы, Ваше Благородие, что — своих не узнали?
Скелеты уже входили в молочную реку, постепенно погружаясь в неё с головой, а через пару минут над поверхностью, но уже у ближнего берега показались унтер Мельник, рядовые Конь, Лом, Зяма, Леший, Торба, Жук, сержанты Сыч и Грива… Всего шестнадцать единиц живой силы при двух ручных пулемётах и трёх гранатомётах. А за ними возникла шеренга вполне симпатичных дам в полевой форме Спецкорпуса при полной боевой выкладке.
14 октября, 18 ч. 40 мин., о. Сето-Мегеро.
— А мне вот ничего такого не надо — вот такой я человек, — сообщил Рано Портек заплетающимся языком. — По мне, если есть — то ладно, а если нет — ну и шут с ним. Я сюда с одним парнем из Равенни сорвался. Вот. Мы, значит, выпили, вот — как с тобой, а он и говорит, мол, хочу туда-то и туда-то, а денег на дорогу нет. Ну, я ему: давай вместе… В общем, меня потом сюда и вынесло, а куда он подевался — шут его знает. А всё потому, что он хотел сюда до усрачки, а мне до лампочки.
Рано придерживал Дину за талию, помогая ей спускаться вниз по уже знакомой тропе. Оставаться наверху не было никакого смысла. Ситуация вышла из-под контроля, дело можно закрывать, осталось только сочинить отчёт, который едва ли кто-нибудь прочтёт, кроме, разумеется, командующего Спецкорпусом. Эти выводы обрели полную неоспоримость после девятнадцатого глотка арманьяка. Перед глазами во всей своей красе и несокрушимой мощи мелькнула Нить Неизбежности, та самая, о которой как-то упомянула Скво… (как её там?)…сархотитантха. Стало ясно, что неизбежность всегда торжествует, но путей, которые она себе прокладывает, бывает не один и не два, а несравненно больше. И она, Дина Кедрач, полковник Спецкорпуса, была лишь запасным игроком на поле брани, где решалась судьба обозримой части вселенной. Всё, что надо, сделали без неё, и до её выхода очередь так и не дошла. И, в конце концов, оказалось не таким уж важным, кто вёл её к цели — прокравшийся в душу бес, которого шугнул беспокойный покойник по имени Ипат, или промысел Господень… Осталась только лёгкая и совершенно безадресная обида за то, что её собственная роль в деле, за которое она, согласно приказу, несла полную ответственность, оказалась столь ничтожной. Теперь оставалось только пожалеть, что у славного парня Рано Портека кончился дивный напиток, от которого притупилась и боль в израненных ступнях, и боль душевная.
— …нет, ты прикинь, он, значит, свалил отсюда, а мне теперь с бодуна, что ли, мучиться всю жизнь?! — продолжал что-то втолковывать ей Рано. — Получается, если ему на всё наплевать — значит, всегда пожалуйста.
Это он о Лилле. Действительно, так и получается: пришёл, увидел, овладел. Оказывается, Рано Портек — парень тёртый, что-то соображает. Лилль потому так запросто и слился с Тлаа, что реальность, видимо, уже много лет воспринималась им настолько условно, что едва ли для него имело значение, есть ли она вообще. А может, её и вправду нет… Нить неизбежности заменяет собой реальность, а видим мы лишь конечный результат — да и то не все, а лишь те, кого он интересует.
— Чуешь? Жареным пахнет. — Рано остановился у развилки, мимо которой протопал бродяга Лилль, и принюхался. — Точно — от хижины несёт. Пойдём глянем, а может, и нам чего-нибудь обломится.
Дина нашла в себе силы только для того, чтобы кивнуть. К счастью, путь, ведущий к плетёной изгороди, оказался прям и недолог. Через распахнутую калитку было видно, как странный тип в выгоревшем френче, синих галифе и начищенных до блеска сапогах что-то жарит на вертеле, а по всему двору разбросаны петушиные перья.
— Харитон, мы терять время! — крикнул он, глядя на распахнутую дверь хижины. — Давай быстрей будем пожрать и забирать наш Тлаа.
Того, кто появился в дверном проёме, Дина узнала сразу — по фотографиям в деле преподобного Зосимы (он же Маркел Сорока, трижды судимый за квартирные кражи и мошенничество). Это был Харитон Стругач, владелец особняка, бесследно пропавшего из посёлка Сыч.
— Ну нет, — заявил Харитон. — У меня с этой птичкой старые счёты, и я буду её кушать медленно, вдумчиво и с удовольствием. А Тлаа от нас никуда… — он не закончил фразу, обнаружив, что на него смотрят. — А это ещё кто? Рано, ты кого сюда притащил?
