— Не смей впутывать меня в свои безумные дела, — гневно процедила я сквозь зубы, с опаской отметив, что ты подходишь ко мне все ближе и ближе.
— Ты и сама уже в них впуталась. Ты в них впуталась давным-давно — с того самого момента, как родилась на белый свет. Это твоя судьба, пусть даже ты об этом и не знаешь. Ты, любовь моя, была моей богиней любви и смерти, была моей возлюбленной Кали. Отто, едва увидел тебя, сразу же меня предупредил: «Она — Кали, мой дорогой Арьяман. Наша возлюбленная богиня уже находится среди нас. Время всеобщего уничтожения пришло». Этот идиот хотел нас всех убить! Хотел принести нас всех в жертву, причем абсолютно бессмысленную! Он не знал, что ты явилась не для того, чтобы принести нам смерть, а для того, чтобы дать нам жизнь. Мы с тобой создадим новое поколение — поколение мужчин и женщин, чистых духом. Ты поднимешься из пепла этой бессмысленной войны, чтобы нести новую жизнь, и я поведу тебя за собой, держа за руку. Такова наша судьба, — сказал ты, подойдя ко мне уже вплотную, с теплой улыбкой на устах и глядя на меня с выражением безграничной — и безрассудной — любви.
Я вытаращила глаза и, не находя в себе сил произнести хотя бы слово, ограничилась тем, что молча слушала твою — леденящую душу — исповедь.
— Ты сумасшедший…
— Подчинись своей судьбе и пойди со мной.
— Не прикасайся ко мне! — произнесла я слабым голосом, пытаясь уклониться от твоего гипнотизирующего взгляда и твоих крепких объятий.
Ты схватил меня, и я, вырываясь, стала извиваться в твоих объятиях, как червяк.
— Отпусти ее, Ларс!
Мы с тобой, перестав бороться друг с другом, замерли. Только что услышанные нами слова прозвучали громко и четко, однако мне показалось, что они донеслись сюда откуда-то издалека: я ведь в этот момент уже забыла, что мир — не только мы с тобой.
Когда я повернулась к двери, я увидела на пороге твоего брата Карла. Он смотрел на тебя вызывающе. Позади него стоял Ричард.
— Отпусти ее!
Ты вдруг стал похож на хищного зверя: оскалившийся, добыча в лапах, речь, похожая на рычание.
— А ну пошли прочь! Вон отсюда!
— Отпусти ее, я тебе сказал! — снова потребовал твой брат, делая шаг вперед и явно намереваясь подойти к нам с тобой. — А иначе я сам вырву ее из твоих лап!
Засмотревшись на него, я не заметила, каким образом — при помощи какого ловкого трюка — тебе удалось вытащить неизвестно откуда пистолет. Притянув меня к себе и обхватив меня за плечи одной рукой, ты приставил дуло пистолета к моему виску. Почти в тот же самый миг Карл и Ричард нацелили на тебя свои пистолеты, которые как бы сами собой оказались у них в руках.
Мое сердце бешено заколотилось. Все тело покрылось потом. К горлу подступила тошнота. От охватившего меня волнения я стала плохо слышать, и до меня как бы издалека доносились слова, которыми вы — два брата — обменивались в ходе этой вашей словесной дуэли.
— Чертов придурок! Еще один шаг — и я выстрелю!
— Успокойся, Ларс, не надо впадать в крайности. Она тут вообще ни при чем.
— Она — моя! Ты слышишь? Моя! Ты не сможешь ее у меня отнять. И никто не сможет! — кричал ты, выходя из себя.
— Ларс, опусти пистолет.
Я стала скашивать глаза, насколько могла, пытаясь увидеть хотя бы краем глаза тебя, удерживающего меня со спины. Я увидела, что ты так сильно сжал челюсти, что отчетливо проступили желваки; увидела, что ты так сильно сощурил глаза, как будто свет жег тебе зрачки; увидела, что ты так сильно нахмурил лоб, что на нем пролегли глубокие морщины. Я хотела смотреть на тебя и только на тебя — на тебя, который в одной руке сжимал пистолет, направленный дулом в мою голову, а второй нервно поглаживал мою руку, снова и снова проводя по коже большим пальцем; на тебя, который, угрожая моей жизни, прижимал меня к своей груди — прижимал меня не как щит, а как что-то очень для тебя дорогое. Ты тоже посмотрел на меня, и я не увидела в твоих глазах ничего, что могло бы вызвать у меня страх. У меня на душе вдруг стало спокойно. Однако я почувствовала, что тебе, похоже, померещился страх в моих глазах.
— Все кончено, Ларс. Опусти пистолет, или ты потеряешь и ее, — сказал Карл.
— Не будь глупцом: ее я и так уже потерял, — ответил ты своему брату, глядя при этом на меня. — Ты-то ведь знаешь, что я тебя люблю и что никогда не причинил бы тебе никакого вреда, — тихонько прошептал ты мне на ухо. — Не бойся.
— А я и не боюсь, — честно сказала я.
Как ни странно, я — хоть и с дулом пистолета у виска — чувствовала себя в твоих объятиях в полной безопасности.
И тогда ты, не отрывая от меня взгляда, в котором читалась любовь, исполненная вожделения и меланхолии, произнес слова, которые предназначались мне и только мне:
— О, моя богиня, моя возлюбленная Кали, да будут глаза твои моим проводником, а сердце твое — моим пристанищем. Раскрой свои объятия и прими меня в них, ибо именно в них хочу я умереть.
Дуло пистолета скользнуло по моей влажной и скользкой коже. Я закрыла глаза.
* * *
Признаюсь тебе, брат, что… Боже мой! Признаюсь тебе, что чувствую себя виновным — черт бы меня побрал!
Это все случилось за пару секунд. Хватило всего лишь пары секунд для того, чтобы ситуация вышла из-под контроля, всего лишь пары секунд, в течение которых я увидел — не имея возможности вмешаться, — как ты приставил дуло пистолета к своему сердцу и нажал на спусковой крючок. Пары секунд, в течение которых я увидел, как твое безжизненное тело, удерживаемое ее руками, сползло на пол. Пары секунд, в течение которых я увидел, как она открыла рот, чтобы издать крик, — но я этого крика не услышал, — и как она, опустившись на колени, протянула руки к твоей груди, где на твоей рубашке начала медленно раскрываться красная роза. Я увидел, как она с ужасом смотрит на свои окровавленные пальцы; увидел, как она поднимает свои ошалелые глаза и впивается взглядом в мое лицо, отчаянно ища помощи, спасения… и объяснения.
Я же стоял, словно окаменев, с открытым от изумления ртом, беспомощный и… и смешной!.. Пистолет, который я сжимал своими онемевшими пальцами, все еще был направлен на тебя, но ты уже был мертв. О Господи! Мертв!
И она начала плакать. Она безутешно рыдала над твоим телом — рыдала так, как будто это были первые слезы в ее жизни.
Я же стоял в стороне, и мне казалось, что ты улыбаешься и что твоя улыбка полна умиротворения.
25 февраля
Я помню, любовь моя, что, когда я уезжала из Брунштриха, дул ветер — холодный северный ветер, поднявший в воздух над лесом пепел, в который превратилось после кремации твое тело и который, выполняя изложенную в твоем завещании волю, разбросали по окружающим Брунштрих — и заваленным тогда снегами — лесам.
Порученное мне задание было выполнено: руководители секты каликамаистов отправились на тот свет, секту вскоре должны были разогнать, а листки с описанием «оружия всеобщего уничтожения» упрятали в бронированный ящик — без номера и без надписи — в самый дальний угол секретного хранилища, находящегося в ведении исключительно британского правительства.
