— Фортис, — снова промолвила Сильвия; на этот раз это прозвучало как стон, и она, не удержавшись, обвила руками шею Лика и приникла к нему, как маленькая девочка, нашедшая наконец своего белого отца. А когда Лик, прижимая ее к груди, прошептал ей на ухо «Сильвия», она почти лишилась чувств, вдыхая пронзительный мускусный запах его тела и ощущая на своей спине нежное прикосновение его сильных пальцев.
Они так и стояли минуту, а то и две, обнимая друг друга и слушая музыку, звучащую только для них двоих, пока Соня не решил, что хватит объятий.
— Кто-нибудь собирается представить гостье хозяина этого заведения? — спросил он.
Сильвия отпрянула от Лика и внимательно посмотрела на круглое, покрытое шрамами лицо этого негра с толстой сигарой в беззубом рту, одетого с иголочки, и ее блестящие карие глаза широко раскрылись от удивления.
— Исаия? — воскликнула она, и лицо Сони мгновенно озарила широкая улыбка.
— Исаия? Этого имени я не слышал уже невесть сколько времени; пожалуй, с тех пор, как занялся делами. Теперь все зовут меня Соня.
Тут заулыбалась и Сильвия.
— Так это прозвище до сих пор живо? Соня… Ну да, ты же мог спать где угодно, когда Толстуха Анни собиралась до тебя добраться!
— Библейское имя мне не больно-то помогло, — сказал Соня, пожимая плечами.
— Да, я кое-что о тебе слышала.
— А ты, стало быть с… — начал было Соня, но Лик, перехватив его взгляд, предостерегающе посмотрел на него, и слово «сестра» застряло в горле лихого сутенера.
— Сильвия, — закончила за него Сильвия.
— Сильвия, — согласно кивнул Соня. — Я помню, мы еще называли тебя царицей савской за твою «воздушность» и «грациозность».
— Никто с тех пор так меня не называл. Даже после того, как я стала работать в квартале Джонс.
— Да, я слышал о тебе, — сказал Соня, и его лицо скривилось в какой-то мерзкой усмешке. — Но не мог разыскать тебя в Култауне, как ни старался. Приходи и работай в заведении беззубого Сони, человека с идеей в голове! Это ж надо — сама царица савская говорит на том же языке, что и мы, бедные ниггеры!
— Соня! — закричал Лик, а Сильвия засмеялась, счастливо и неудержимо.
— Все в порядке, Фортис, — все еще смеясь, сказала она. — Я знаю, что такое комплименты.
Зал клуба между тем пустел, поскольку музыканты закончили играть. Прах Хансен, недоуменно поглядывая на Лика, начал разбирать тромбон, остальные немногочисленные музыканты последовали его примеру. Проститутки одна за другой прошмыгивали в дверь или уходили, ведя под руку кого-либо из пьяных посетителей. Игроки, склонившись над столами, подсчитывали свои проигрыши в очко и в три листика; пьянчуги высасывали последние капли из стаканов, наркоманы брели к выходу, переставляя ноги в ритме мелодии, только что сыгранной Ликом и застрявшей в их головах. Соня жестом поманил Лика и Сильвию к столику рядом с барной стойкой, со стуком поставил на него бутылку виски — обратите внимание, виски, а не какого-нибудь дерьма — и наполнил стаканы. Когда они сели, Соня поднял свой стакан.
— За воссоединение! — провозгласил он. — Ведь вы не виделись друг с другом с тех самых пор!
— Да нет, мы виделись несколько месяцев назад, — сказал Лик.
— Тогда за будущее! Ведь вы наверняка не намерены снова расставаться на такое долгое время!
Сильвия закурила сигарету длиной с барабанную палочку, хотя и вдвое тоньше.
— Я не могу дать никаких обещаний на будущее, — произнесла она, выдыхая вверх, в воздух, клубы серо-голубого дыма.
— Так что же, вы так и будете печальной парой? — не унимался Соня.
Он хотел засмеяться, но смех застрял у него в горле, и некоторое время они сидели молча, а затем заговорил Лик, заговорил так убедительно, словно давал клятву:
— Выпьем за нас! За нас здесь и сейчас. Ведь любой мало-мальски мыслящий негр скажет, что не знает своего прошлого, а потому не может ничего планировать на будущее.
— За нас! — произнес Соня, ловким, тренированным жестом отправил содержимое своего стакана в рот и, проглотив, поморщился.
— За нас! — прошептала Сильвия, чувствуя, как угольно-черные глаза Лика прожигают насквозь ее красивое белое платье.
Так эти трое и сидели, и говорили сразу обо всем: о музыке и танцах, о своих семьях и еще бог знает о чем; сидели и говорили до тех пор, пока из-за восточной линии горизонта не высунулись кончики пальцев Старой Ханны — это она, потягиваясь, разминала руки после долгого сна. Соня все вспоминал прежний Сторивилль с его непрекращающимся весельем, с его атмосферой пьяной бесшабашности (хотя в Тендерлойне, да и вообще в Новом Орлеане ему еще не довелось побывать). Сильвия говорила о том, как тоскует по семье и как часто вспоминает их жилище на Канал-стрит (хотя она ни разу не удосужилась навестить Кориссу и встретиться с ее мужем Бабблом). А Лик, сказать по правде, больше молчал, потому что не находил слов, которые выразили бы его чувства — сейчас это могли бы сделать только звуки музыки. Сейчас он просто не отрывал взгляда от своей белокожей сестры (с которой не состоял в кровном родстве) и старался запечатлеть в памяти все, вплоть до малейшей, черты ее божественной внешности. Ведь он знал, что бессмысленно надеяться на будущее.
Внезапно, словно разбуженный первым утренним криком петуха, Соня широко раскрыл глаза и, зевая во весь рот, произнес: «Пойду-ка я баиньки», но даже не пошевелился.
— Мне надо… — начала было Сильвия, но не зная, как и чем закончить фразу, замолчала, а произнесенные ею слова так и повисли в воздухе, словно бейсбольный мяч после сильного удара битой.
— Останься! — попросил Лик. Ему показалось, что после долгого молчания его голос звучит хрипло и прерывисто. — Останься! У меня есть здесь комната в служебном блоке. Это, конечно, не отель, но там удобно, есть кровать.
— Хорошо, — ответила Сильвия и сонно заморгала.
Лик встал и протянул ей руку, она вложила в его ладонь свои тонкие, нежные пальцы, и он повел ее из прокуренного зала. Соня, глядя им вслед, закурил сигару и затянулся, надеясь с ее помощью заглушить душевную боль, которая всегда терзала его при мысли о прошлом и будущем. Он знал все причины, вызывающие эту боль, но желания устранить хоть одну из этих причин у него не возникало.
В первое свое посещение ночного клуба «У беззубого Сони» Сильвия пробыла в нем пять дней, и все это время они с Ликом практически не выходили из комнаты. Они любили друг друга, любили до полного изнеможения, и сама мысль о том, чтобы идти куда-то и тратить время на что-то другое, казалась им обоим невероятной; все это время они смотрели на мир, а вернее, друг на друга сквозь застилающий их глаза туман любовного угара. Сильвия отправилась обратно в Джонс, когда праздники по случаю Нового, 1921 года стали воспоминаниями, и она поняла, что пришло время высвободиться из объятий Лика и запечатлеть на его черной, заросшей щетиной (у него же не было времени на бритье) щеке прощальный поцелуй, нежный и решительный.
