— Понятно, — сказала Мадлен, чтобы что-то сказать. Что за старуха знает, где ее отыскать? Кому еще она проболталась? Надо бы утром поговорить с Гюрзэном, пусть выяснит все досконально.
— Отец пока ни о чем не догадывается, но как только поймет, что со мной, тут же от меня отречется и сдаст судье. — Девушку охватила дрожь. — Можно считать, я мертва.
— Пока еще нет, — возразила Мадлен и, поднявшись с подушки, заходила по комнате. Если бы при ней кто-то был — слуга или охранник, — она могла бы что-нибудь предпринять, а так им придется, теряя драгоценное время, ожидать прихода монаха.
— Что мне делать, мадам? Вы можете что-нибудь посоветовать? — Глаза Риды вновь наполнились слезами. — Я не хочу умирать.
— Мало кто из нас этого хочет, — сказала Мадлен, останавливаясь возле окна. В саду закричала ночная птица, потом вторая, третья… Что их обеспокоило? Мадлен, взглянула на Риду. — За вами никто не следил?
— Нет, — ответила девушка, вздрогнув.
— Вы уверены? — спросила Мадлен и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Что-то тревожит птиц.
— Крысы. Собака, кошка. — Рида вжалась в подушку, подтянув колени к груди.
Мадлен покачала головой.
— Не думаю, — проговорила она одними губами и наклонилась, прислушиваясь.
Где-то поблизости заблеяла коза, потом тявкнул пес, но уже в отдалении.
— Уходят, — прошептала Рида. — Хорошо.
В следующее мгновение ставни другого окна разлетелись в щепки под ударами двух дубинок, и сквозь пролом в комнату впрыгнул Ален Бондиле, сопровождаемый своим верным прислужником Юрсеном Гибером.
— Отлично, — сказал он, переводя взгляд с одной женщины на другую. — Наконец-то мы сможем без помех все уладить.
Рида закричала, глаза ее страшно расширились.
— Нет! Нет! Нет!
Подкатившись к стене, она взвизгнула и съежилась, стараясь сделаться незаметной.
Мадлен, заложив руки за пояс, прикрыла кинжал складками юбки. Силы ее еще были не те, чтобы противостоять двум мужчинам, и все же она не двигалась с места, спокойно разглядывая незваных гостей.
— Займись ею, Гибер, — велел Бондиле, указывая на Риду, потом, поигрывая дубинкой, повернулся к Мадлен. Вид у него был скучающий, словно у щеголя, фланирующего по бульвару. — До меня дошел слух, будто вы вовсе не умерли.
— Вопреки вашим стараниям. — Мадлен осталась довольна невозмутимостью своего тона.
— Сути оказался не таким хорошим стрелком, каким пытался себя представить, дернув бровью, пояснил Бондиле. — Как вам, однако, удалось выжить в таком пекле?
— Мне повезло найти тень, — сказала Мадлен. — Откровенность за откровенность. Как вы меня отыскали?
— Это было нетрудно: я приказал Гиберу следить за девчонкой. Когда она тайком удрала из отцовского дома, Гибер пошел за ней, по дороге прихватив и меня. — Негодяй небрежным взмахом руки указал на ветерана наполеоновских войск, уже успевшего прижать Риду к стене и опутывавшего ее руки веревкой. Египтянка тоненько подвывала. — Вяжи потуже, — распорядился профессор. — И заставь ее прекратить это нытье.
Мадлен шагнула к Гиберу.
— Перестаньте. Что вы себе позволяете?
Тот не повел и ухом.
— Она заткнется, — заверил он и схватил Риду за волосы. — Замолчишь — отпущу.
Рида тут же притихла.
— Так-то лучше, — одобрительно кивнул Бондиле, подходя к странной паре. — Самолюбивое, тщеславное существо, как ты умудряешься быть столь безмозглой? — Он лениво ударил девушку по щеке.
Мадлен протестующе вскрикнула, и Бондиле обернулся.
— По крайней мере, эту дуру оправдывает ее глупость, но вы-то, мадам! Вы ведь довольно умны, хотя и упрямы. С чего же вам вздумалось соваться в дела, совершенно вас не касающиеся? — Он по-хозяйски взял Мадлен за плечо и начал медленно стискивать его пальцами. — На вас не действовали ни уговоры, ни перспективные предложения, ни разумные доводы. Что же мне было делать? Вы сами во всем виноваты.
Боль в плече сделалась нестерпимой, но Мадлен даже не поморщилась, чтобы не доставлять мучителю удовольствия.
— Жаль, но придется от вас избавиться, — продолжал Бондиле. — На мадемуазель Омат мне плевать, но вы — другой сорт. У вас ярко выражены определенные способности к аналитическому мышлению, что вдвойне удивительно. Женщины, как существа недалекие, интересуются древностями только в том случае, если видят в них украшения, аристократы — когда есть надежда пририсовать что-то к гербу. — Он убрал руку и засмеялся, восторгаясь собственным остроумием.
Рида задергалась, пытаясь освободиться от пут.
— Я любила тебя. А ты меня погубил.
Бондиле даже не повернул головы, но снизошел до ответа.
— Ты сама напросилась. Я был тебе нужен гораздо больше, чем ты мне. Не мог же я отказать красотке, готовой на все услуги. — Он снова перевел взгляд на Мадлен: — А вот вы так и не приняли моих ухаживаний, мадам. До сих пор не пойму почему.
— Вы отвратительны, — сказала Мадлен будничным тоном — так, словно обсуждала достоинства поданного к обеду напитка. — Ваше главное свойство — подлость. И то, как вы обошлись с мадемуазель Омат, доказывает, что я абсолютно права. — Кинжал по-прежнему был на месте. Она еще раз поправила юбку, драпируя его рукоять.
— Так и быть, — сказал Бондиле с застывшей улыбкой, — можете высказать все до конца.
— Потому что это мое последнее слово? — безмятежно предположила Мадлен. — Вы задумали новую подлость? Мы с мадемуазель Омат должны исчезнуть? Таковы ваши планы, да?
Бондиле отвесил галантный полупоклон.
— Вас уже нет. Каньоны трижды обшаривали, но тщетно. Что касается Риды, то она присоединится к сонму девчонок, исчезающих из арабских домов. Я, может быть, даже назначу награду за ее возвращение, чтобы выразить сочувствие моему другу. — Он подал знак Гиберу: — Приготовься.
Рида жалобно заскулила.
— Она ни в чем перед вами не провинилась, — сказала Мадлен и добавила, глядя на Риду: — Не плачь, девочка, он недостоин твоих слез.
Бондиле с обманчивой вялостью дважды ударил ее по лицу.
— Хватит! — прорычал он, отбрасывая притворное дружелюбие. — Вы ответите за каждый свой выпад. Эти пощечины — только задаток. Надеюсь, вам это ясно?
— Более чем, — уронила Мадлен, вновь проводя по юбке рукой.
Гибер, дотоле молчавший, решил подать голос.
— А что делать мне?
— Думаю, река — лучший выход. Когда найдут тело, решат, что она утопилась, чтобы скрыть свой позор, — сказал Бондиле и заулыбался. Ужас в глазах гордячки-аристократки вернул ему прежнюю самоуверенность и хорошее расположение духа.
Рида со стоном привалилась к стене.
