Рояль. Что, если сыграть отцу дедушкины сонаты? Но как это сделать, если играть он собрался именно на «Бёзендорфере»? Как переправить инструмент в больницу? Не говоря уже о том, что потребуется разрешение администрации.
Дедушка! У него есть еще один дедушка, и с ним надо срочно поговорить.
Пер Сарда с радостью принял внука. Его очень беспокоил мальчик, лишенный как отцовской, так и материнской опеки, хотя он признавал, что для своих шестнадцати лет Борха на удивление самостоятелен и благоразумен.
— Дедушка! Почему ты скрывал от меня, что папа попал в аварию не один?
— Рановато тебе думать о таких вещах. Откуда ты узнал?
— Ничего-то вы, взрослые, не понимаете... В клинике узнал, где же еще.
— Тебе сказали, кто она?
— Нет.
— Вот и хорошо.
— Они, похоже, сообразили, что сболтнули лишнего, и прикусили языки. Скажи мне ты.
— Ничего я тебе не скажу.
— Я имею право знать.
— Какая-то несчастная... очередная интрижка, надо полагать. Не имеет значения.
— Почему ты так легко сбрасываешь людей со счетов?!
— Извольте сменить тон, молодой человек.
Борха встал:
— Я пришел сказать тебе кое-что важное... придумал, как можно попытаться привести папу в сознание, но...
— Не уходи.
— Скажи мне, кто она.
— Ее звали Аврора.
— Аврора? — Борха подумал о своей преподавательнице музыки, которая куда-то исчезла не попрощавшись. — Аврора... а дальше, дедушка?!
— Вилья... что-то. Пойми же, меня это не касается. Меня волнует только твой отец.
— Что с ней?
— Тяжелые повреждения... ты куда?
— В Валь-д'Эброн.
— А как же твои новости?
— Я тебе позвоню.
— Кто она? Ты ее знаешь?
Уже на пороге Борха обернулся и со слезами в голосе ответил:
— Знаю. Это лучшая женщина на свете.
Он припарковал мотоцикл перед зданием больницы и пошел к дверям. И тут увидел ее.
На ней были потертые джинсы и красный свитерок, подчеркивающий нежный румянец на щеках. Судорога сжала его горло и побежала вниз, к желудку. С организмом творилось что-то невообразимое. Он застыл на месте. Как это понимать? Девочка шла прямо на него. «Только бы подняла глаза...» «Ты идешь... или летишь?»
«Не торопись... Не хочу, чтобы ты уходила... Дай посмотреть на тебя...»
«А если я поздороваюсь? Как с тобой познакомиться, если я не решаюсь заговорить?»
Он закашлялся. «Не получается... Голос пропал». Она поравнялась с ним, но прежде, чем она прошла мимо, темные глаза озарили его лучезарным светом. Оказалось, счастье наносит раны.
Одна секунда... вечность.
Она уходила.
«Обернись, пожалуйста. Взгляни на меня еще раз...»
Девочка обернулась и инстинктивным, вероятно, наследственным жестом отбросила длинную прядь с лица, чтобы снова пронзить его взглядом.
Еще секунда... еще вечность.
Она не терялась в толпе. Черную шевелюру трепал невесть откуда взявшийся ветерок. Пасть метро поглотила ее.
Борха со шлемом под мышкой стоял как громом пораженный у входа в больницу и не знал, что делать, и сам себе не мог объяснить, что за невидимое землетрясение постигло его мир только что. Когда бешеный стук сердца немного успокоился, он направился к регистрационной стойке. Образ девочки запечатлелся на сетчатке — точно так же однажды, когда ему не было и пяти лет, его ослепило беспощадное летнее солнце.
Служащая сообщила ему номер палаты, он поднялся на лифте и нашел нужную дверь, но только после того, как трижды ошибся этажом. Медсестра предупредила его, что пациентка уже без малого полгода в коме.
По экрану тоскливо тянулась ломаная линия кардиограммы. В воздухе витало одиночество. Мысленно Борха сравнил свою учительницу со Спящей красавицей в ожидании чудотворного поцелуя. Руки устало замерли вдоль тела, истерзанные капельницами и уколами.
Мальчика затопила безграничная нежность, и слезы потекли сами собой.
Хорошо, что никто его не видит.
Едва дыша, чтобы не потревожить ее сон, он долго сидел у кровати. Когда он уже собрался уходить, заглянула медсестра:
— Не бойся. Если хочешь ей что-то сказать, говори. Мы не знаем, слышит ли она, но мало ли...
Борха застеснялся. Вдруг кто-нибудь войдет, а он тут речи произносит?
Но медсестра оставила его одного, и в коридоре было тихо.
Для начала он рассказал ей об отце, уверенный, что никто не позаботился держать ее в курсе. Не упустил ни малейшей подробности: описал и перевод в Текнон, и процедуры первых дней, и его нынешнее состояние.
— Папа так же одинок, как ты... тоже спит. Врачи ничем не могут помочь. А я все сильнее боюсь за его сердце, видно, что оно устает... Если оно откажет, я его потеряю... мы его потеряем. Не знаю, зачем дедушка его забрал отсюда. Вы бы предпочли быть рядом, правда?
Медсестра зашла сказать, что время посещений через несколько минут окончится. Борха взял неподвижную руку учительницы в свои.
— Возвращайся, Аврора. Мне тебя не хватает.
Ночная тьма окутала больницу. В палате Авроры все было тихо, кроме ее мыслей.
«Надо проснуться. Почему веки такие тяжелые? Не могу открыть, снимите, кто-нибудь, с них камень».
«Андреу... не уходи. Не умирай! Подожди меня...»
«Я должна встать. Должна уйти с ним... ПОМОГИТЕ МНЕ КТО-НИБУДЬ!!!»
«Map, ты здесь? Говори со мной, доченька... говори со мной. Если бы ты знала, как я жажду обнять тебя, солнышко мое. Подойди поближе... хочу вдохнуть твой запах, почувствовать тебя, поцелуй меня, доченька... Прикоснись ко мне... Map... МАААР!!! МЕНЯ ЧТО, НИКТО НЕ СЛЫШИТ?!!»
Палата погрузилась в сон. Сознание Авроры угасло.
Лето возвращалось в Барселону, рассыпая золотые лучи и свежую зеленую листву. С самого утра на улицах стоял запах фейерверков, а в цветочных лавках изнывали от жажды букеты. Все настраивало на праздничный лад. В витринах кондитерских магазинов красовались аппетитные пирожки; люди возбужденно суетились. Сегодня вечером, в канун Рождества Иоанна Предтечи[24], народ будет гулять до упаду. У наспех сколоченных лотков теснились очереди желающих запастись хлопушками, ракетами и петардами. Инспектор Ульяда знал, что ночью работы в участке будет невпроворот, и поэтому зашел в больницу раньше обычного, неся с собой красную розу и последнее письмо Жоана, свое самое любимое, — он специально приберег его напоследок. У дверей палаты он остановил медсестру и спросил, здесь ли дочь Авроры.
