между промерзлой землей и прикрывающей холодильник фанерой. Та примерзла, но рычаг знал свою силу. Хруст льда — и я уже смотрел на консервные банки, слегка прикрытые еловыми ветками. Гео-Гео или кто-то из его компашки точно были там до меня: банок было намного меньше, чем в тот летний день, когда мы втроем…
Еды хватило надолго и еще осталось.
В перелеске я не чувствовал себя диким зверем, перебирающимся с места на место в поисках пищи. Да, в этом плане я обрел покой, но меня не переставало тревожить другое: я так и не разобрался в себе.
В свободное время — в лесу, когда ты сыт, а над головой есть крыша, оно всегда свободное — я отматывал время назад и задавался вопросом: а что, если?
Что, если бы все было иначе? Каким бы стал мой мир?
Что, если в день, определяющий мою судьбу, в день, ставший для меня переломным, я не поперся по кровяным пятнам на школьном паркете и не встретил Вику в женском туалете? Что тогда? К этому дню я бы закончил второй класс и переживал, как многие школьники, что до конца летних каникул осталось всего ничего… Может быть, за хорошую учебу… за отличную учебу родители бы купили мне путевку в летний лагерь, и я бы почти месяц бед не знал, пожевывая соломинку под палящим солнцем, наблюдая за еще такой же сотней пожевывателей соломинок. Скучал бы по родителям и знал, что скоро вернусь к ним, или они сами приедут навестить меня… может, даже с Полей. Что ж, я не был бы против. Она бы мне обзавидовалась.
Лежа на подстилке из еловых веток и упираясь ногами в крышу землянки, я вспоминал их… вспоминаю и сейчас. Мне тяжело без них. Когда я говорю, что хочу лишиться памяти, я вру себе. Лишившись ее, мне никогда не вспомнить их лиц, не вспомнить голоса… смеха… улыбок… Черт возьми, у меня даже не осталось ни одной их фотографии! Теперь все хранится только в голове. Мама. Папа. Поля. Вика. Витя. Андрей.
Витя. Что бы было, не повстречай я его? Кем бы он стал? Чем бы дышал? Он мог стать великим художником. Мог нарисовать на фасаде дома здоровенный пятиэтажный член, которым бы восхищались поклонники Бенкси. Он мог стать нашим Бенкси! Да он — с его-то багажом знаний, хранящимся в Курямбии в ящике из-под фруктов — мог стать кем угодно… хоть космонавтом… Хоть кем… В саморазвитии его ничто и никогда не останавливало. Стань он президентом, отменил бы школу. Он бы точно это сделал. Он же Витька, которого мне так недостает…
Задаваясь вопросом «а что, если?», я нередко подкатывал к тому, что бы стало, не появись я не свет. И нередко (всегда) получал один и тот же ответ, в котором жизнь других была бы в тысячи раз лучше. Как минимум вообще была бы жизнь. Жизнь — ценная штука, Профессор.
ВОТ И ЦЕНИ ЕЕ
Уже не могу. Да, жизнь — ценная штука, но не моя. Моя жизнь — кал, на который не слетаются мухи. Говоря словами Вани, брата Вити, я слишком сильно привязался к тому, в чем заведомо не нуждался.
ЭТО НЕ ТАК, ИЛЬЯ
Все так, Профессор.
НЕ
ТАК
Ну вот опять ты за свое. Опять поешь свою песню. Ты пел ее всегда. Пел и в детском доме, и в Деревенском Квартале, и в перелеске, когда мне было совсем худо. Поешь и сейчас. Не спорю, регулярное общение с тобой помогало не свихнуться от недостатка общения, а зачастую (всегда) заряжало физически, наполняло эмоционально. Только ты создавал покой и умиротворение всего моего организма, да только создано это было искусственно, как мне кажется. Ты лишь говорил то, что я хотел услышать. Вот что я думаю.
А Я ДУМАЮ
ЧТО У ТЕБЯ
КАК И В ОСТАЛЬНЫЕ РАЗЫ
ЗАЕЛО ПЛАСТИНКУ
ЕСЛИ МЫ ГОВОРИМ О ПЕСНЯХ
Раз уж мы заговорили о песнях, моя песенка спета.
ТЫ ПЛОХОЙ ПЕВЕЦ
ПЕСНЬ ЭТУ ТЕБЕ ЕЩЕ ПЕТЬ И ПЕТЬ
А ВОТ РАССКАЗЧИК ТЫ ОТМЕННЫЙ
Твои намеки весьма тактичны, но из раза в раз твоя тактика мне надоедает все сильнее. Из раза в раз я повторяю тебе, что ты все знаешь и без моих рассказов, из раза в раз ты отвечаешь, что тебе нравится меня слушать.
ТАК ОНО И ЕСТЬ
Зачем все это, скажи.
Я ВСЕ ВИЖУ, НО У МЕНЯ НЕТ ГЛАЗ
Я ВСЕ СЛЫШУ, НО У МЕНЯ НЕТ УШЕЙ
Я ВСЕ ЧУВСТВУЮ, НО Я — ВСЕГО ЛИШЬ БУМАГА
А бумага придумана, чтобы писать! Умно, Профессор! Очень умно!
ТАК ТЫ РАССКАЖЕШЬ?
По моим подсчетам продовольствия должно было хватить до середины сентября, при условии, что я не буду съедать больше трех банок в день. Мне хватало двух. Потом и вовсе одной. Питаться одним и тем же, конечно, хорошо, нежели чем не питаться вовсе, но консервы мне в край осточертели. До сих пор не могу на них смотреть.
Что касается воды, то я топил снег, потому что до родника добираться не было возможности, да и нужды тоже не было. Зачем куда-то волочиться, разгребать сугробы, тащиться обратно, когда снег — та же вода? Вот и я о том же.
Итак, дни тянулись. Весь мой рацион медленно но верно стремился к одной банке каши и трем банкам топленого снега. Его вполне можно было сократить и до половины банки каши, тогда запасов и вовсе хватило бы до следующего года. Это меня и печалило.
К апрелю, когда снега в поле стало вдвое меньше, я днями напролет сидел в сугробе и мастерил лук, как когда-то Витька. Я брал разные ветки, по-разному же изгибал их, изменял натяжение тетивы и проводил опыты, заканчивающиеся примерно одинаково: стрела не улетала от меня дальше десяти метров, да и скорости ее не хватило бы, чтобы пробить бумажный лист, не говоря уж о диком звере, на которого я безумно хотел начать охоту.
Построение лука быстро забросилось, а все силы были отданы самозатягивающейся ловушке из паракорда, поднимающей, например, зайца за лапку на один метр, не больше, так, чтоб я мог дотянуться до добычи. Такой способ охоты я видел в «Симпсонах», но ни там, ни у меня ничего не получилось, поскольку я так и не придумал системы плетения узлов, а телефона с интернетом как не было, так и нет. Думаю, мой телефон до сих пор замурован в Курямбии.
ОН ДО СИХ
