class="p1">Огромное большинство ошибочных суждений о писателях (педагоги больше всех ошибаются) зависит от того, что о поэзии судят с точки зрения ее потребителя, а не созидателя.
Двигаться за недоступным — вот сущность поэта.
СКАЗКА
К сказкам, поэзии все относятся, как к чему-то несущественному, обслуживающему отдых человека. Но почему же в конце-то концов от всей жизни остаются одни только сказки, включая в это так называемую историю?
*
Не о хлебе едином жив человек, ему еще нужны сказки, и так было всегда, от самых первых людей на земле: в шелесте листьев или в столкновении волн с каменными берегами, в мерцании звезд люди сливаются, и в минуту, когда сливаются с этим, сами начинают шептать.
Внутри сказки, все мы понимаем, таится правда, но если сказку сломаешь, как игрушку дети ломают, то правды не найдешь.
И было, и есть, и будет всегда благополучием некоторая длительность устойчивости человека, идущего по канату; всегда, везде и всюду этот момент устойчивости расцвечивается сказками, и эти сказки, по существу, и являются реальностью, а никак не то жалкое состояние равновесия.
Так вот полезно людям иногда поглядеть на веревку, по которой придется идти.
Этот взгляд себе под ноги, если только не свалишься, вызывает к созданию новой, более увлекательной сказки.
*
С давних пор занимает меня постоянно мысль о том удивительном человеческом легкомыслии: как они, видя всюду неизбежность своего конца, живут, не обращая на это ни малейшего внимания, в каком-то нелепом чаянии, что люди смертны, все умрут, а я как-нибудь проскочу… Вот эта-то мысль и приводит меня теперь к реализму легенды, что именно легенда есть связь распадающихся времен (легенда как сила творчества), именно то самое, «чем люди живы». Толстой называл это «любовь», но нет, это не любовь… а как бы сверхсила жизни, и человек, обладающий ею, «сверхчеловек».
Легенда как связь распадающихся времен — вот единственно реальная в свете сила.
Сказка — это связь приходящих с уходящими.
Сохраненное в себе дитя для детей — вот мировой капитал человечества, сила искусства от простого сказителя и до Шекспира.
Влюбленность — это сказка. А роды — это правда. Ребенок — это правда любви.
Но что ребенок этот — единственный и будущий гений — это сказка матери и самая могучая: сердце матери есть поприще, где сама сказка хочет быть правдой.
*
Сказки мои — это могильные холмы, в которых я зарывал сокровища своей личности.
Только одно к этому еще запомните, деточки, что жизнь для игры и сказки трудней и больней.
Дети учат взрослых людей не погружаться в дело до конца и оставаться свободными.
Две девочки вошли в мой гараж.
— Здравствуйте, дедушка!
— Здравствуйте, девочки, как вы поживаете?
— Хорошо.
— Что же хорошего?
— Ничего.
— А сказали — хорошо.
— Конечно, хорошо, нам ничего больше не нужно!
Лицемерно вздыхают о детстве, что оно «прошло». Но спросишь их — зачем они дали ему «пройти»? Все хорошее должно в человеке оставаться даже после смерти для пользования всех под охраной живых: так я охраняю детство своей души, а после меня его должны охранять другие.
*
Спасение сказки. Удивление покидает мир. Даже воздухоплавание, даже радио и телевидение больше не удивительны. И можно вперед сказать, что перелет на другие планеты не даст того счастья, той радости, о которой сейчас грезится.
Удивление связано с детством человека. Современный взрослый человек рано расстается со своим ребенком: он с двадцати лет взрослый и больше ничему не удивляется. Сказка питается детством, и детство здоровьем, и здоровье дается землею и солнцем. Человеку надо вернуть себе детство, и тогда ему вернется удивление, и с удивлением вернется и сказка.
Невозможно? Нет ничего невозможного. Во всяком случае, возникает вопрос: почему современный человек не отказывается от возможности перелететь на другую планету и поднимают даже вопрос о физическом бессмертии в будущем, но почему же тогда невозможно вернуть человечеству удивление и сказку?
*
В жизни мы разделены друг от друга и от природы местом и временем, но сказитель, преодолев время и место («в некотором царстве, в некотором государстве, при царе Горохе»), сближает все части жизни одну с другой, так что показывается в общем как бы одно лицо и одно дело творчества, преображения материи. При таком понимании сказка может быть реальнее самой жизни. (Дон-Кихот и Санчо — самый яркий пример такого сближения.)
Не до сказок теперь! Не до сказок, я знаю, но она явится, как наш след по земле… Нашим следом Охотник идет, и он потом расскажет о нас.
То, что я хочу вложить в душу героя моего мальчика Зуйка[23] сказку, это есть праведная радость жизни, законное разрешение трудового процесса и душевной борьбы удовлетворением. Только злой, дурной человек не имеет в жизни минуты для расширения души, обнимающей Целое (сказки).
В сказке благополучный конец есть утверждение гармонической минуты человеческой жизни, как высшей ценности жизни. Сказка — это выход из трагедии.
— Не забыть, не простить — вот тема «Мирской чаши»[24].
— Надо забыть, это надо забыть, — сказала моя собеседница.
— Ты говоришь против роста сознания…
Такой был разговор. А я сейчас думаю, что в каком-то смысле надо и забыть, потому что дети со своей игрой и радостью жизни вырастают в забвении.
И разве зеленые листики помнят о прошлогодних листьях, ставших теперь удобрением? Чтобы им быть, надо забыть.
И разве каждый живущий не хоронит ежедневно такого себя, какой не может забыть, и не рождается ежедневно, не встает, забывая скорбь вчерашнего дня, в надежде на что-то новое, небывалое?
Детская вера в людей — это светлый героический путь. А неверие в человеке — есть несчастье, есть болезнь роковая. Люди… ну а дети? Меня всегда пугала эта бездна, когда я подходил к ее краю, и тут я все брал на себя — не люди плохи, а я!
И тогда… какая-нибудь березка, птица, река являлись в необыкновенной красоте, и тогда, как бы прощенный красотой, я с любовью обращался к людям, я верил им, и они мне помогали.
*
Когда говорят о чем-нибудь: «Оно вполне естественно», это значит, другими словами: «В этом нет ничего удивительного».
Так большинство людей осваивает явления природы, возникновение электрических поездов, радио и самолетов и ничему на свете не удивляется.
Только если произойдет какое-нибудь личное потрясающее событие, такой человек оглянется вокруг себя первым младенческим глазом, удивится, и тут может случиться по-разному: одни люди,
