М. ПРИШВИН
СКАЗКА О ПРАВДЕ
*
Составитель, автор предисловия
и сопроводительного текста
В. Д. Пришвина
Художник Ю. Иванов
М., «Молодая гвардия». 1973
Правда без выдумки — как самолет без горючего.
М. Пришвин
ОБРАЗ ХУДОЖНИКА
1
Прочность вещи испытывается временем. Его поток мчится, поглощая все отжившее на своем пути. Но, бывает, вещь в нем плывет — не тонет, она вливается с новой волной в новую жизнь. Мы находим ее, рассматриваем, убеждаемся: это действительно вещь, велика она или мала, это несомненная ценность, победившая время.
Тогда мы, новые, осторожно берем ее в руки, ставим на особую полку в своем доме и, по старинному четкому выражению, «невзирая на время», обращаемся к ней то за помощью, если вещь полезна, то за радостью, если она просто прекрасна.
Так мы понимаем вещь, которую у нас принято называть классической. В этом смысле мы можем сказать обо всем на свете: о картине и о живом пейзаже, о вазе и о комнате, где она стоит, о слове и о человеке, произнесшем это слово, тем более о книге, если человеку удалось создать книгу из своих особенных слов.
Писателю Михаилу Михайловичу Пришвину было отпущено долгое время. Он умер на 81-м году жизни. В 1973 году исполняется сто лет со дня его рождения. Его время проходило в атмосфере двух веков, XIX и XX, среди различных веяний и влияний, в живом воздействии их на него.
Прошло уже почти двадцать лет со дня кончины Пришвина, а книги его выходят и на Родине, и в других странах мира. Жизнь писателя продолжается. Это значит — он оставил после себя достаточно прочные вещи.
2
Одна из существенных черт Пришвина-художника: создавая новую вещь, он не предопределял возраст будущего читателя. Он обращался ко всем, будь то ребенок, юноша или старик, и одновременно к единственному другу, где-то существующему, несомненно для него существующему.
И вот на деле оказалось: у писателя Пришвина объем мысли таков, что одни его светлые до прозрачности рассказы печатаются в хрестоматийных сборниках для малых детей, другие вызывают подчас споры и недоумения взрослых. «Это хорошо, — говорят они, — образно, музыкально, очень народно, но слишком густа[1] мысль, — и добавляют: — Объясните, какой он был, Пришвин!»
Мы могли бы ответить такому читателю на его вопрос словами К. Г. Паустовского, написавшего прекрасное предисловие к посмертному собранию избранных произведений Пришвина. «Пришвин — один из своеобразнейших писателей. Он ни на кого не похож — ни у нас, ни в мировой литературе. Может быть, поэтому существует мнение, что у Пришвина нет учителей и предшественников. Это неверно. Учитель у Пришвина есть. Тот единственный учитель, которому обязана своей силой, глубиной и задушевностью русская литература. Этот учитель — русский народ… Народность Пришвина — цельная, резко выраженная и ничем не замутненная… Жизнь Пришвина была жизнью человека пытливого, деятельного и простого. Недаром он сказал, что «величайшее счастье не считать себя особенным, а быть как все люди». В этом «быть как все» и заключается, очевидно, сила Пришвина. «Быть как все» для писателя означает стремление быть собирателем и выразителем всего лучшего, чем живут эти «все», иными словами, чем живут его народ, его сверстники, его страна…
В повестях, рассказах и «географических очерках» Пришвина все объединено человеком — неспокойным, думающим человеком с открытой и смелой душой. Великая любовь Пришвина к природе родилась из его любви к человеку… Его не интересует наносное. Его занимает суть человека, та мечта, которая живет у каждого в сердце, будь то лесоруб, сапожник, охотник или знаменитый ученый.
Вытащить из человека наружу его сокровенную мечту — вот в чем задача! А сделать это трудно. Ничего человек так глубоко не прячет, как свою мечту. Может быть, потому, что она не выносит самого малого осмеяния и, уж конечно, не выносит прикосновения равнодушных рук. Только единомышленнику можно доверить свою мечту. Таким единомышленником безвестных наших мечтателей и был Пришвин».
Казалось, этой характеристикой художника другим большим художником мы могли бы ограничиться в своем введении к книге, если бы тот же К. Г. Паустовский в те же годы, напутствуя молодого писателя Сергея Никитина, шедшего впервые на свидание с Пришвиным, не сказал ему вдогонку: «Конечно, сходите к нему. Обязательно! Только смотрите, чтобы он не запутал вас. Начнет колдовать, берегитесь. Колдун!» В своей книге «Золотая роза» Паустовский повторил о Пришвине почти те же слова.
Нередко мы наталкиваемся на этот оттенок то влюбленного, то любопытствующего недоумения. Чего-то Пришвин действительно не успел или не сумел по разным причинам досказать. Тем более не сумею сделать этого я. Но мне хотелось бы вместе с читателем проникнуть в душу писателя, в его слово, помочь молодому читателю понять Пришвина. Это будет у нас общий с автором разговор, так начнется наше сотворчество. Ведь это и бывает постоянно в большом искусстве; потому оно и большое, что мысль около него — творчество около него не кончается.
Для полного понимания художника нужно, чтобы прошло время, то время, впереди которого он всегда движется силой своего особого художнического дара. «Поэзия — это предчувствие мысли», — говорит Пришвин. Иными словами, дарование поэта в том, чтобы опережать время, «угадывать» его направление и его смысл, чтобы в образе воплощать движение жизни, эту лаву, еще не остывшую, не затвердевшую в логической формуле, в незыблемом факте бытия. В понимании Пришвина, систематизировать художественную мысль, загнав ее для того раз и навсегда в заранее заготовленные логические отсеки, — это значит ее убить. И если на этом пути мы могли бы даже получить полезный для нашего здоровья мед, собранный с цветов, сами-то живые цветы погибнут.
Пришвин постоянно повторял, что искусство постигает жизнь, ту же самую жизнь, что и наука, но как бы
