с совещания разозленный Шафорост. Морозов ткнул пальцем в телеграмму, подшитую в папке, и, не придерживаясь никакого такта, резко спросил:
— Почему не выполнено это мое распоряжение?
Шафорост заметил, что у Морозова дрогнула губа. Эта примета была известна многим: когда Морозов доходил до точки кипения, у него начинала дрожать нижняя губа. В другой раз Шафорост не стал бы перечить, смолчал бы, даже если бы и был прав. Но сейчас он не захотел уступать. С какой стати? Он здесь ночей недосыпал, всего себя отдал строительству, а этот мозгляк — даже внешность Морозова вызывала раздражение Шафороста — где-то разъезжал, а теперь прибыл на готовенькое пожинать лавры и еще командует! Нет, довольно! Если уж на то пошло, он направится в горком, пусть там разберутся, кто здесь что сделал и кто больше значит для строительства.
— Я ни перед чем не остановлюсь! — стукнул Шафорост по столу.
Затевая эту ссору, Шафорост, конечно, не намеревался так решительно, ребром ставить вопрос: кто здесь, наконец, больше значит — он или Морозов. Он хотел с первого же дня одернуть Морозова, дать ему почувствовать свою силу, но, выведенный из себя еще там, на совещании, так распалился, что не мог уже сдержаться.
— Я не собираюсь, слышишь, — бросал он в лицо Морозову, — не собираюсь тут быть на побегушках.
— Какие лавры, я тебя спрашиваю, не дают тебе покоя? — возмущался Морозов.
Выдержанный и рассудительный в самых сложных и даже угрожающих ситуациях, Морозов на этот раз неосторожно, как мальчишка, все же попался на крючок Шафороста и теперь пришел в бешенство. Они шпыняли друг друга, вспоминали Запорожье, бурное заседание горкома, тревожную ночь эвакуации, Лебедя. Наконец Морозов, находясь под впечатлением недавней встречи с Надеждой, не удержался и хлестнул Шафороста за жестокие нападки на нее.
— Именно она, эта девочка, в трудный момент спасла положение на стройке! Она, а не ты!
Когда Жадан вошел в кабинет, Морозов и Шафорост стояли друг против друга, и казалось, они вот-вот сцепятся. Жадан тоже не из святых: когда секретарша сообщила о ссоре, кровь так и ударила ему в голову. За сегодняшний день Шафорост допек и его. Он рванулся было идти сразу, но сдержался, чтобы сгоряча не наделать глупостей. Жадан открыл форточку. Последнее время он много курил: «Пока схожу к директору, комната проветрится», — подумалось ему. Но лишь только открыл форточку, на стол сыпануло снегом: за окном мела метель. И гнев его сразу сменила тревога. С этой тревогой он и вошел в морозовский кабинет.
— Опять метель!
Оба — и Шафорост и Морозов — обернулись на суровый голос Жадана, и каждый по-своему отреагировал на его внезапное появление. Морозов был явно недоволен, ему хотелось с глазу на глаз, и тем более без участия секретаря парткома, отчитать своего зарвавшегося заместителя. А Шафорост вдруг оторопел. Только теперь его осенило, из-за кого он беснуется весь вечер. Совсем не из-за лектора, не из-за инструкторши, поставивших его в неприятное положение. И даже не из-за Морозова. Жадан — вот кто бросил спичку на сухое. Ведь если бы не он, совсем по-иному прошло бы совещание, не получилось бы никакого конфуза для него, и, конечно, не стал бы он сегодня перечить раздраженному Морозову. А Жадан опять вот пришел, и он, Шафорост, как будто снова очутился на обледенелой улице: стоять прямо не в силах.
Сообщив о метели, Жадан прошел к столу и, словно не замечая, что тут происходит, продолжал:
— Надо первую смену поднять. Не то и станы занесет. Ведь раскрыто все.
— Да, да, Иван Кондратьевич, — ухватился за его слова Шафорост. Он был доволен, что парторг неожиданно помог ему выбраться со скользкого места. — Немедленно надо поднять народ. Сейчас же иду.
— Тогда пойдем вместе.
И они вышли навстречу разбушевавшейся вьюге.
III
В этот день секретарша опять торопила Надежду к Морозову.
— Может, хоть скажешь, кто там?
— Кавалер приехал, — лукаво заиграла она глазками. — А симпатичненький!
Этой девице всюду снились кавалеры; в каждом мужчине, приходившем к Морозову, она прежде всего видела своего возможного поклонника.
— И знаешь откуда? — Не теряя времени, заглядывала в зеркальце, тщательно подводя и без того уже накрашенные губы. — Из самой Америки!
— Из Америки?
— Да входи ты быстрей! — заторопила она. — Не то и мне влетит из-за тебя.
Надежда как была в кожушке и валенках, так и вошла. Неслышно остановилась у порога, не зная, поздороваться иди выждать, пока Морозов обернется. Он стоял за столом спиной к ней рядом со светловолосым стройным мужчиной, увешанным крест-накрест, словно оружием, фотоаппаратами. Надежда сразу определила, что это корреспондент. Они рассматривали картину, висевшую над столом, — знакомую Надежде фотопанораму завода с маленькой девчушкой на переднем плане. Морозов и в Запорожье любил эту картину, теперь же она была ему особенно дорога. Картину убирали, но с его приездом она снова появилась на стене.
— Вот это и есть наш запорожский красавец, — с грустью сказал Морозов.
— О’кей! О’кей! — шумно отозвался корреспондент, делая заметки в блокноте.
— Мистер Морозов, а это что означаль? — заинтересовался корреспондент той частью панорамы, где была пустынная степь, стоял нивелир и на него зачарованно глядела девочка.
Морозов пояснил, что на этом снимке, так сказать, грань истории: фотограф удачно схватил первый шаг наступления на дикую степь, на которой со временем и вырос завод. И, прищурив глаз, усмехнулся девчушке, стоявшей рядом с козой, — босой, загорелой, в ветхом платьишке, подхваченном ветром, с раскрытым от удивления ртом.
— А эта девочка уже знакома вам. О ней я рассказывал еще в Москве. Помните?
— Это есть Нади́? — удивился корреспондент. Он произносил имя Надежды по-своему, с ударением на конце, и оно звучало странно, но в то же время приятно.
— Да, та самая Надийка. Еще маленькая.
— О!
Надежда смутилась. Ей стало неловко из-за того, что она словно бы подслушивает разговор о себе самой. Хотела было так же потихоньку, как и вошла, выйти, но в эту минуту Морозов обернулся.
— Да вот и она сама!
— Нади? — шагнул к ней корреспондент и недоверчиво остановился. — Нет!
Не такою представлял он себе Надежду. Из рассказов Морозова она рисовалась ему девушкой крепкого сложения, коренастой, с резкими чертами лица. Только такие, по его мнению, могли работать в металлургии. А тут из-под шерстяного платка светилось разрумянившееся лицо, от которого веяло женственностью, нежностью.
— Знакомьтесь, — сказал Морозов.
— О нет! Момент!
Корреспондент жестом остановил Надежду и с профессиональной ловкостью защелкал фотоаппаратом. Он снимая ее то издали, то вблизи, то анфас, то в профиль, приговаривая, что «эти снимки будет иметь название первый знакомства».
