рояле может быть около десяти тысяч клавиш, угрюмая настороженность физика уступала место благостной заинтересованности: Георгий Петрович одобрительным кивком приветствовал открытую Ньютоном общность между солнечным спектром и музыкальной октавой и прощал Скрябину написанную им партию Luce в поэме огня, где нижний «световой» голос на протяжении симфонии меняется очень медленно, а верхний — идет в унисон за басом музыкальной партии... Георгию Петровичу лестно было услышать, что металлические бемольные тона соответствуют ультрафиолетовому и инфракрасному концам спектра, что оргия исступленных и резких гармоний живописует падение духа в материю, а быстрые фигурации фортепиано можно представить в виде огненной вспышки и языков пламени... К числу интересующихся цветомузыкой Рукосуев приплюсовывал средневековых лекарей, использовавших красный цвет для лечения ветряной оспы, синий — скарлатины, коричневый — буйного помешательства.
Рукосуева уже было не остановить... Приплясывая у магнитофона под дрожь смычковых, он вдохновенно витийствовал, ободренный посветлевшим ликом своего шахматного партнера, давая каждому музыкальному эпизоду поэтическое пояснение голосов световой партии, пронизывающих музыкальную тему: лиловые и зеленые тона в начале звучат таинственно, черные и синие — созерцательно, сине-фиолетовые вверху и оранжево-черные внизу — сладострастно и страдальчески (тут вступает хор), сине-бордовые в верхнем голосе и разноцветные в нижнем — повелительно, бордовые и зелено-черные — с волнением и восторгом, лиловато-зелено-желтые и красные — с нежностью и радостью, разноцветные вверху и красные внизу — с угасшей радостью, оранжево-красные в обоих голосах — в великолепном порыве, сине-малиновые с вкраплением зеленого — душераздирающе, с криком, фиолетовые и желтые — триумфально, черные и желтые — возвышенно, зеленые с оранжевыми — в экстазе, голубой голос вверху и разноцветный внизу означает — голокружительно. Fine.
Учитель пения в изнеможении уронил руки после заключительного аккорда, потрясенный пережитой им партией Luce. Первой откликнулась Надя, зааплодировав в великолепном порыве. Гена отложил карандаш, которым пытался отстучать ритм симфонии. Он был настроен созерцательно, а Марина — таинственно: ее ладони едва соприкасались. Оля реагировала на только что прозвучавшую музыку с нежностью и радостью, а Лида — сладострастно и страдальчески, потому что хорошо и интересно было разглядывать знакомые лица, преображенные тем или иным чувством, но Саши здесь не было. Они могли бы с ним соединиться в музыке Скрябина нежно и радостно, сладострастно и страдальчески, в великолепном порыве и головокружительно, но у Саши уже была стойкая четверка по физике, и вообще, Сашин дух был склонен к оседанию в материю, хоть Лида и пыталась закрывать на это глаза. И говорить с ним следовало на языке Ног, а не Luce, вот в чем состояла лилово-зеленая беда Лиды.
Лида пришла к Юре, и, пока не явились Саша и Ксения Васильевна, рассказала ему о музыкальном часе. Юра выслушал ее с ироническим интересом, сказав, что произведения Скрябина и световая теория ему не только хорошо известны, но что он может даже «сыграть» любую картину, хоть «Троицу» Андрея Рублева. Лида скептически усмехнулась. Но Юра, сыграв мелодию в пределах октавы, состоящую из нот разной длительности, стал объяснять ей тонально-цветовую композицию «Троицы», центральной фигурой которой является темно-вишневое пятно, гармонично тяготеющее к тепло-зеленому цвету правой фигуры, а потом, проходя через синий цвет, изгибается через головы ангелов оранжевыми крыльями и снова ритмически повторяется в середине... Лида засмеялась. Если бы ты сыграл «Собачий вальс» и приплел к нему шишкинских медведей, я бы не нашла что возразить, сказала она. Все это весьма произвольно и зависит от личного восприятия цветов. Если я соглашусь, что «до» действительно красное, значит, смогу нарисовать музыку, приняв эту ноту за точку отсчета и имея в виду последовательность цветов в спектре. Но кто докажет, что «до» — красного цвета, если я этого не вижу? Когда Шерлок Холмс расшифровывал записку из пляшущих фигурок, он имел в своем распоряжении три буквы, соответствующие имени героини, и с помощью этого верного ключа получил весь алфавит. Рукосуев сказал, что у Скрябина соль мажор — оранжевая тональность, а у Римского-Корсакова — коричневая. Если уж два композитора не могли договориться о цвете соль-мажора, почему третьему не увидеть эту тональность желтой или лиловой?.. Юра смотрел на Лиду с интересом и вниманием, в его взгляде было гораздо больше мужского, чем во взгляде мальчишек, оглянувшихся на Ноги девушки. Обычно в присутствии Саши его сонные глаза казались бесцветными, но сейчас Лида увидела, что они — светло-серые. Лида удивилась. Это опровергало только что высказанное ею соображение: если цвет глаз Юры зависит от того, наедине они или нет, то почему бы музыке не менять цвет по этой же причине, то есть наедине с одним композитором соль-мажор может быть оранжевым, наедине с другим может превращаться в коричневую тональность... «Зачем тебе видеть «до» красной?» — сказал Юра. — Задача публики сводится к доверчивому восприятию музыки, большего от нее ни один художник не требует». Лида покачала головой. «В твоих словах звучит высокомерие профессионала», — сказала она. «Отчасти ты права: по отношению к Скрябину я — публика, по отношению к „В“ классу — профессионал...» — «Я тоже „В“ класс», — напомнила Лида. «Я знаю», — серьезно и грустно отозвался Юра, и Лида почувствовала, что он сейчас полностью в ее руках. Это почему-то взволновало Лиду. Его слова, произнесенные вовсе не в великолепном порыве и без сладострастного страдания, заключали в себе честную определенность, на которую можно было опереться в мире неопределенных вещей и зеркальных отражений, они были сурово-предметны. Когда мама говорила «проклятый город», она имела в виду свое собственное неопределенное состояние тоски и надежды, приверженность которому она полагала своим нравственным долгом. Когда Лида говорила о Ногах, их можно было предъявить по первому требованию, но Ноги были беспредметны — они имели отношение к полу, но не к браку, не к деторождению, в силу чего множество детей так и не родившись становилось невозвращенцами, поскольку их затмила сладострастная самодостаточность Ног. В современном мире можно было верить во что угодно: хоть в Ноги, хоть в свободу, начинавшуюся по ту сторону кордона, хоть в красную ноту «до» — все это было хиго, неопределенное слово, со всех сторон оперившееся мечами сердце, хотя апокалиптические трубы еще не зазвучали в великолепном порыве на том конце провода, где нас пока нет. Лида сказала, подумав: «Ты тоже „В“ класс». Юра подумал и ответил шепотом: «Я знаю». — «Ты нарочно со мной соглашаешься, чтобы мне угодить?» — прямо спросила Лида. Юра через паузу произнес: «Не знаю». — «Тогда нота „до“ — не красная», — заключила Лида. Некоторое время они
