пушной шерстью, на белку, которой прыгает много, а против птицы всякой - глухарей, рябчиков и белых куропаток -довольно и сильев, слопцов и пастей - всего того, что стариками выдумано, а теперь не одобряют и запрещают. На Михайлов день на архангельском торжке прожженный плут эту птицу собирает и покупает: как ты с ним ни борись, за всю свою охоту больше десяти рублей никогда не получишь. Чтобы больше нажить и сильнее оплести и барышников, и охотников, без того и не выходят, чтобы не проделать на счастье такой колдовской шутки. К дверям подъезда в дому привозят на чунках (ручных санках без задка и боков) несколько охапок дров. Попрощавшись с дорожными, все домашние и мастера перетаскивают дрова по полену в самую лучшую комнату и складывают их за дверями под стол. А чтобы не попал на дрова недобрый глаз, прикрывают салфеткой: у иных до возвращения дорожных, у других до третьего дня, когда дрова складывают в печь и сжигают.
Оттого перекупщики и на торгу ходят побойчее и посмелее, и всем они в примету, и всем они не дают спуску.
А вот и другие: мелким бесом повертывая боками и потряхивая бородой (которая, кстати, и вырастает там так жидко, как полагается бесу), предлагает знакомый молодец работу вперед и деньги сейчас в задаток. А на дворе самое проклятое время - конец зимы: хлеб весь приеден, коровенка сведена на базар, и Антихрист в виде сборщика податей показал уже один рог и постращал забодать: не соображает того, что прийти бы ему осенью, после уборки полей, - вернее бы было. С этим грубияном опаснее, с новым и льстивым приятнее вести дело, именно с этим последним, который зовется десятником. Указывает он опять на речной сплав, в лесную, рядит понедельно, дает в неделю полтора рубля - да мало. Прикидываешь умом -не выходит, споришь с ним. Сулит он вперед 16 руб., а надо 20; опять споры и торг: соглашается он и на 20, если спустить понедельную плату.
- Уж и выжиги! Всего-то они мужика насквозь знают. И где у него заплата прорвалась - и то видят, и то успел он глазом обвести кругом. Двадцать так двадцать: это все едино, значит - по гашник к снегу, от Благовещения до вскрытия рек и чтобы топор на сучьях не звенел. А избы такой, где бы согреться, нет, шалаш вымерзает, и продувает его насквозь, а еды только и есть что дадут. Идти до места надо на своих харчах; вот почему хорошо 20, что из них можно подати заплатить, для дому сольцы да дегтецу прикупить и про себя на путь-дорогу рубля 2-3 приберечь. С Богом, по рукам!
Десятник подобрал полную артель, ходя из избы в избу, человек 60 - и до ста. Называет их всех артелью, но артель эта такова только по имени да по тому еще, что горемычных людей этот бес согласил на круговую поруку: неустойка какая - всем отвечать. Заболел один и уроков не исполняет - его часть очищать всем другим, за него работать.
Побрели ребята на место сплава, где идет заготовка лесов и где самого лешего-хозяина можно видеть живьем, самого Антихриста: нанимал и привел слуга его и тут же всю артель продал за каленые денежки. Сам посулил 2 рубля с гривной - закабалил за пять. Лесной хозяин так и принял гуртом, как баранье стадо.
Впрочем, самого хозяина рукой не достанешь, остается по-старому прямым хозяином десятник. Перед ним за все в ответе, и его одного только и знаешь.
Вскрылась река, очистилась и одну лишь принесла радость: работа пришла новая. На первых порах как будто и повеселее думать о ней, сидя перед теплинкой. А на самом деле?
- Прежде по пояс в снегу, а теперь по самую шею в воде, да такой холодной, что от нее даже ко всему привычные костяные зубы ноют. По жердочкам около плотов не пройдешь, потому что отвечай за всякое бревно, как нянька за малого ребенка: оторвалось оно, захлестнулось - полезай в воду, промокай и дрогни насквозь. А когда очень уж зазнобился - на плоту шалашик из хвороста к услугам, и соломка настлана: можно прилечь, можно, пожалуй, и костер разложить на берегу, на открытом месте. Вдруг голова заболит и затяжелеет, по всем суставам ломота пойдет, подкатит к горлу, перехватит его, и весь загоришь в адском Антихристовом пламени. Такого хозяевам не надо, такого и товарищи попихивают и обругивают. В баню бы! А вместо нее - тот же шалаш; ребята грязи в него натаскали, хуже улицы; лежи, пока до жилого места не доплывут, где бы свалить можно. А там, гляди, спросят: не федосеевец ли? Да поглядят, как крест надел: не под рубашку ли? Хорошо, если по греховности телесной носишь его поверх рубахи... А там, смотри, и смерть придет: десятник того не поставил в условие, чтобы назад ему самому оглядываться и подбирать отсталых: он смотрит вперед.
Вот у него в глазах на мелком месте ребята не уснаровились, и навалило лес грудой: надо разворачивать. Потеря времени - от лесного хозяина озорная брань. Начнет десятник рваться и суетиться, докричится и дотолкается в спины до того, что все налягут и общей силой сдвинут груду с места. Тронется лес разом, всей своей кучей - смотришь: того мужика, который поретивей хлопотал и по бревнам попрыгивал, свернуло под одно бревно, покрыло горбылями и затолкало так, что не знаешь: под тем ли он бревном, которое вздымается и вздрагивает, последнюю он силушку пробует, или зашибло его тем бревном, которое ныряло в воду. И опять смерть, нередкая на каждом сплаве, хоть и называется она не маятной, а одночасной.
Неудивительна последняя, немудрена и первая, когда в тяжелых работах приводится проводить в одном году восемь месяцев.
Уцелевшие на сплавах приносят домой беспардонное отчуждение от семейной жизни, страсть к кутежам и заработок в 30-40 рублей, настолько недостаточный, что каждый успел попасть и завязнуть в новой ловушке, раскинутой десятником. Петля это - забор денег вперед для кабалы, чтобы при новом найме и вербовке с ним уже долго и круто и не разговаривать, а соглашаться на то, сколько положат. От десятника и его кабалы мудрено отбиться, а если удастся так сделать, то на охотника предлагается другой хваленый промысел, тоже стариковский, тоже сулит он заработок тому, у кого во дворе стоит лошадь. Это извоз.
В той стороне, куда побежала и где кончилась порожистая,
