воды в колодце.
Во всяком случае, расследование Чедфеллоу должно помочь искоренить эту пагубную глупость. Бернскоув Бойс не заразили Плаппов разум-чумой. От принца Олика мы знаем, что болезнь не передается от человека к человеку, что она обрушилась на Бали Адро подобно снегопаду — то есть медленно, равномерно, везде одновременно.
Симптомы мистера Ускинса, конечно, были очень похожи на симптомы новых жертв, но Ускинс выздоровел через две недели. Это выздоровление ставит в тупик всех нас. Принц Олик утверждал — & наша команда длому подтверждает, — что никто никогда не выздоравливает от чумы.
— Как только вы сожжете дом дотла, он исчезает, — говорит командир Ложкоух. — Вот как это было с человеческим разумом. Нельзя починить то, чего больше не существует.
Так что же случилось с Ускинсом? Ложкоух не может мне сказать, как & Чедфеллоу. И сам Ускинс меньше всех может объяснить свое выздоровление.
— Я долгое время страдал, но болезнь прошла, — говорит он. — Меня предупреждали, что придет безумие & что это будет участь похуже смерти. Но меня спасли. Я новый & счастливый человек. Пожалуйста, простите меня за то, что я делал со смолбоями.
Что он делал со смолбоями! Эту тему я пока не могу обсуждать с Ускинсом, хотя, возможно, сами ребята смогут меня просветить. Если он имеет в виду, что был жесток с ними, то я уже это знаю. Если он имеет в виду что-то большее, я могу просто передать его турахам — они называют его Кровавым Сыном. Либо так, либо найти кого-нибудь (Чедфеллоу, Сандора Отта или старого разушки-дваюшки Рейна), кто попытается провести небольшую корректирующую операцию. Я пересек полмира, не убив Ускинса, но Рин знает, что я все еще готов.
Конечно, это ужасные слова. Не следует шутить об убийстве, во всяком случае, на этом корабле. Когда я рассказал капитану о парне из Бернскоув Бойс, который чуть не утонул, я ожидал взрыва: что-то вроде того, что произошло в тот день, когда он сам напал на Бернскоува. К моему удивлению, реакция Роуза была совершенно противоположной. Он слушал совершенно неподвижно, затем медленно подошел к своему столу, сел & поиграл карандашом. Наконец, почти печально, он велел мне начать называть имена членов банды Плаппа — просто так, навскидку. Я сказал ему, что не знаю их всех.
— Не имеет значения, — тяжело вздохнул Роуз. — Назовите всех, кого знаете.
Я подчинился. Имена слетали у меня с языка, а он сидел с закрытыми глазами, так неподвижно, что я начал сомневаться, не спит ли он. Я, должно быть, назвал тридцать или сорок, когда его глаза внезапно распахнулись.
— Этот, — сказал он. — Немедленно приведите его ко мне.
— Шкипер, при моем глубочайшем уважении...
— Приведите его, — тихо сказал Роуз. Затем он поднял на меня глаза, его лицо было напряженным & печальным. — Или пошлите за ним турахов, если предпочитаете такой способ.
Конечно, я пошел сам. Мужчина, которого я назвал, был этерхордцем — высоким, худощавым & красноносым — & плыл с нами с самого начала. Он также был личным любимцем Дариуса Плаппа. Он доставлял послания главаря банды, приносил еду к его постели &, насколько я знаю, пробовал ее на яд. Я нашел его сидящим рядом с Плаппом на палубе, ухмыляющимся & шепчущим ему что-то на ухо. Он подошел, пожав плечами & посмеиваясь надо мной за моей спиной.
— Знаете ли вы, сэр, что есть люди, которые называют вас Старым Дураком Фиффенгуртом, Крыс-любителем Фиффенгуртом & еще более мерзкими словами? Как бы мы ни старались держать их в узде, конечно.
Я даже не посмотрел на него. Это была старая игра — оскорблять офицеров с показным уважением. Парень играл грубо. В другой день я бы посадил его в колодки.
— Лично я, — сказал он, — не считаю, что там, в Арквале, поступают правильно, насмехаясь над жизнью человека, а вы, сэр? Я имею в виду, скажем, когда седой старикашка влюбляется в дочку пивовара & хочет бросить морскую жизнь...
Я остановился как вкопанный.
— Никто не должен смеяться над ним. Удачи этому чудаку! Может быть, он удовлетворит ее, не даст ее милым глазкам блуждать. В этом мире есть & более странные вещи — немного, но есть.
Так продолжалось всю дорогу до двери капитана. Я думал, что злобность этого человека немного облегчит то, что должно было произойти, но этого не произошло. Когда мы пришли, Роуз стоял на коленях, расстилая пыльную клеенку на полированном полу.
— Идите сюда, — немедленно сказал он. — Не вы, Фиффенгурт.
Мужчина неуверенно ступил на брезент. «Помочь вам подняться, капитан?» — спросил он. Больше не было & намека на хихиканье.
Роуз поднял свою занятую голову & уставился на мужчину.
— Вы близки с Дариусом Плаппом? — спросил он.
— Мистер Плапп очень добр ко мне, сэр, да, действительно! Я стараюсь делать то, чего от меня ожидают, то есть всегда предполагаю, что это не противоречит уставу… моим обязанностям, я имею в виду, сэр, моим обязанностям.
Роуз с трудом поднялся на ноги.
— Не пугайтесь, — сказал он. — Я собираюсь пощупать ваши мышцы.
— Зачем, сэр? — спросил Плапп, когда Роуз для пробы сжал его руки.
— Чтобы быть уверенным, мне не нужен клинок, — сказал Роуз. Он вернулся к своему столу & взял свернутый в спираль кожаный шнур. Повернувшись, он протянул его мужчине, как бы для осмотра.
Мужчина бросил на меня умоляющий взгляд:
— Что все это значит, капитан?
— Порядок, — сказал Роуз & сильно ударил его в живот. Мужчина согнулся пополам, & Роуз накинул шнур ему на шею. Все закончилось быстро. Мы со стюардом обернули тело клеенкой & отнесли его вниз.
Дариус Плапп впал в бешенство, & его собственным головорезам пришлось сдерживать его, чтобы он себе не навредил. Круно Бернскоув тоже был шокирован поступком Роуза. Он отдал поразительный приказ с гауптвахты: ни один из его людей не должен был злорадствовать, смеяться или делать что-то, кроме своих профессиональных обязанностей, до дальнейшего распоряжения. Сам Роуз вел себя так, словно ничего не изменилось.
Драффл прав: банды не осмеливаются тронуть его, пока их предводители находятся на борту. Кроме того, с того дня, как мы столкнулись с Бегемотом, в капитане появилась новая атмосфера — атмосфера таинственности & страха. Пятьдесят человек видели, как он, серый & неподвижный, в течение четверти часа лежал
