— Мне всегда нравилось это имя. Я его сама придумала.
— …и я нанял одного человека, чтобы тот постарался как можно больше узнать об этой особе. Но к тому времени Берил Фаулз уже несколько десятков лет не было в живых.
— И все-таки ты меня нашел.
— Я нанял частного сыщика, чтобы тот выяснил, кто унаследовал деньги Берил, и так далее, и тому подобное, но со временем следы снова затерялись.
— Но ты не сдался?
Джонатан улыбнулся мне:
— Вот тут в дело и вступила техника. Тебе известно, что сейчас существуют программы фотораспознавания в Интернете? Такие программы, с помощью которых можно разыскать свои снимки или снимки друзей на вебсайтах. Словом, я попытался прокрутить через эту программу один из рисунков из той самой книжки. Представь себе, получилось! Было нелегко, пришлось проявить настойчивость, но в итоге было обнаружено одно совпадение — крошечная, размером с ноготок, фотография автора небольшой монографии по старинным китайским чашкам… Подумать только! Никогда бы представить не мог, что ты станешь экспертом по китайскому фарфору. В общем, твой издатель подсказал мне, как с тобой связаться.
Китайские чашки мне подарил мой работодатель в Шанхае, где я работала после позирования художнику, делавшему иллюстрации к «Нефритовой пагоде». Вот как случилось, что мое последнее великое приключение в Китае привело ко мне Джонатана.
Ко мне домой мы пришли к вечеру. Выпили шампанского и каберне, закусили тостами и фуа-гра. По просьбе Джонатана я поводила его по дому, но в каждой следующей комнате чувствовала себя все более и более неловко. Я сама стала удивляться тому, каким количеством вещей окружила себя за все эти годы. Приобретательство стало для меня чем-то вроде бампера, которым я билась в бесконечное будущее. Джонатан произносил любезные слова, хвалил мою прозорливость, выражавшуюся в том, что я коллекционировала редкие и красивые вещи для будущих поколений. Но я чувствовала, что он просто старается унять мое чувство вины. Врач, работавший в африканском буше, не мог переезжать из деревни в деревню с грузовиком безделушек. Там, куда он возвращался, его не ждали полки с памятными вещицами. Мне попалась на глаза шкатулка, в которой лежали драгоценности, подаренные моими обожателями: кольцо с рубином величиной с виноградину, заколка с гигантским голубым бриллиантом. Эти украшения показались мне слишком дорогими и вычурными, и я задвинула шкатулку подальше в книжный шкаф.
Во время нашей экскурсии по дому нам попадались и более криминальные вещицы. Кое-что я вывезла из дальних стран, можно сказать, контрабандой. Конечно, Джонатан понял, что вещи краденые. Красивые резные Будды, двадцатицветные ковры ручной работы, церемониальное оружие. Порой мне отдавали эти вещи те, кого я сама держала на мушке. В некоторых случаях драгоценные экземпляры были взяты у убитых людей. Закрывая двери в эти комнаты, я клялась Джонатану, что все эти кинжалы и статуэтки со временем отправятся в музеи или вернутся на свою родину. Как я могла столько лет прожить рядом со всеми этими вещами, даже не задумываясь о них?
Последней комнатой, в которую мы вошли, была моя спальня на верхнем этаже. В ней царила печальная атмосфера комнаты, которая давно не служит по прямому назначению. Шведская кровать и тумбочка стояли рядом с высокими узкими окнами. Шторы и подушки были из белого хлопка, кровать была накрыта шелковым одеялом холодного голубого оттенка. Французский секретер восемнадцатого века служил мне компьютерным столиком. К секретеру был придвинут стул в стиле «бидермайер». Стол был завален бумагами и прочими мелочами. Через спинку стула был переброшен серый шелковый халат. Все это создавало впечатление, будто в этой комнате только что сняли с мебели чехлы. Здесь все словно бы притихло в ожидании.
Джонатан остановился перед картиной, висевшей напротив кровати. Имя художника давно забылось, но я хорошо помнила день, когда был сделан этот набросок. Джонатан не желал позировать для собственного портрета, но Адер настоял. Художник запечатлел Джонатана, небрежно откинувшегося на спинку кресла. Тот был мрачноват, недоволен и восхитителен. Он думал, что рисунок не получится, что он все испортил, но на самом деле получилось еще лучше. Я подошла и встала рядом с Джонатаном. Мы с ним вместе смотрели на рисунок, сделанный почти два века назад.
— Ты скопила в своем доме столько сокровищ… Не могу поверить, что ты сберегла этот дурацкий рисунок, — тихо проговорил Джонатан. Он заметил, с какой горечью я смотрю на него, смягчился и взял меня за руку: — Ну конечно, ты его сохранила… Я рад этому.
Мы в последний раз посмотрели на портрет и вышли из комнаты.
Ближе к ночи Джонатан улегся на диван в гостиной, а я села на пол и положила руку на подлокотник. Мы часами рассказывали друг другу разные истории. Я расслабилась и рассказала ему кое-что о своем прошлом, в котором были и постыдные моменты. О том, как я пустилась на поиски приключений с одним безумцем, который занял место Джонатана после его ухода. Его звали Савва. Он был одним из нас, одним из прежних компаньонов Адера. И он был единственным из бессмертных, с кем меня свела судьба. Савву, к его несчастью, Адер нашел несколько десятков лет назад неподалеку от Санкт-Петербурга, в день, когда бушевала ужасная гроза. Савва не вдавался в подробности своего существования рядом с Адером, но я о многом могла догадаться. Характер у Саввы был вспыльчивый, он был весьма не сдержан в выражениях.
Савва нигде не мог задерживаться подолгу, поэтому мы носились по всем континентам, словно беглые каторжники. Савва родился в стране льдов и снегов, поэтому его тянуло к теплу и солнцу, а это означало, что время мы проводили в основном в Северной Африке и Центральной Азии. Мы странствовали с кочевниками по пустыне, пробивались с оружием в руках через горные перевалы. Мы обучали бедуинов стрельбе из длинноствольных ружей, даже какое-то время жили среди монголов. Савва произвел на них большое впечатление своей блестящей верховой ездой. Мы были вместе до конца девятнадцатого века и как-то раз застряли в каирской гостинице во время песчаной бури. Расстались мы не из-за ссоры. Не было никакого скандала из-за накопившихся за долгие годы взаимных обид. Мы просто поняли, что нам больше нечего сказать друг другу. Наверное, нам стоило разбежаться несколько десятков лет назад, но уж слишком легко и просто было жить рядом с тем, кому ничего не надо было объяснять. Мы до сих пор раз лет в двадцать выходили на контакт. То звонили друг дружке, подвыпив, то посылали открытки и поздравляли друг друга с какими-то неординарными праздниками. Совсем как давно разведенные супруги.
— А ты? — Я воспользовалась возможностью сменить тему. Признаться, я немного устала ворошить воспоминания. — Уж конечно, ты не был одинок все это время. Ты женился еще раз?
Джонатан скривил губы и промолчал.
— Только не говори, что все это время был один. Это было бы очень грустно.
— Ну, одиноким я бы себя не назвал. Врач в африканских деревнях редко бывает одинок. Всем нужно твое внимание, и все так радуются, когда ты приезжаешь… Меня всегда приглашают на общие трапезы, на семейные события… Словом, я участвую в их жизни.
