Глава 1
Треклятый мороз. Облачка пара, срывающиеся с губ Люка Финдли, повисают в воздухе и кажутся твердыми, похожими на замерзшие осиные гнезда, из которых высосан весь кислород. Его руки тяжело лежат на руле. Он клюет носом. Проснулся — и едва успел сесть в машину, чтобы доехать до больницы к началу ночного дежурства. Покрытые снегом поля по обе стороны от дороги при свете луны выглядят призрачно, сугробы кажутся множеством губ, посиневших от обморожения. Снег так глубок, что в нем потонули стебли бурьяна и сухие кусты репейника, обычно обрамляющие поля. Из-за снега окрестности выглядят обманчиво мирно. Люк часто гадает, почему его соседи не уезжают из этого, самого северного, уголка штата Мэн. Одинокие, холодные края, не самые лучшие для фермерства. Полгода — зима, сугробы до самых подоконников, ледяной ветер, гуляющий над опустевшими картофельными полями.
Время от времени кто-то замерзает насмерть. Люк — один из немногих врачей в этих краях, поэтому он видел немало обмороженных. Пьяница (а их в Сент-Эндрю хоть отбавляй) засыпает в сугробе и к утру превращается в человека-эскимо. Мальчик, катающийся на коньках на замерзшей реке Аллагаш, на тонком льду проваливается под воду. Порой утопленников обнаруживают на полпути до Канады, в месте слияния Аллагаша с рекой Св. Иоанна. Охотник слепнет от белизны снега и не может выбраться из лесной чащобы. Его находят сидящим под деревом, с ружьем на коленях.
«Это был не несчастный случай, — с отвращением сказал Люку шериф Джо Дюшен, когда тело охотника доставили в больницу. — Старина Олли Остергард помереть хотел. Вот так он с собой покончил». Но Люк считает, что это неправда. Будь это так, Остергард выстрелил бы себе в висок. Гипотермия — слишком медленная смерть. Пока замерзаешь, можно и передумать.
Люк въезжает на своем пикапе на пустую автостоянку перед Арустукской окружной больницей, выключает мотор и в который раз дает себе слово уехать из Сент-Эндрю. Нужно только продать родительскую ферму и уехать — вот только он пока не знает куда. Люк по привычке вздыхает, выдергивает ключи из зажигания и направляется к входу в приемный покой.
— Люк, — говорит дежурная медсестра и приветствует его кивком.
Люк на ходу снимает перчатки, вешает парку на вешалку в крошечной ординаторской и возвращается в приемный покой.
— Джо звонил, — говорит Джуди. — Везет к нам какого-то хулигана. Хочет, чтобы ты его осмотрел. Будет с минуты на минуту.
— Шоферюга?
Если речь идет о драке, то чаще всего напиваются в «Голубой луне» и дерутся водители грузовиков лесозаготовительных компаний.
— Нет, — рассеянно отвечает Джуди, не отрывая глаз от монитора компьютера. Голубоватые блики пляшут на стеклах ее бифокальных[2]очков.
Люк кашляет, чтобы привлечь ее внимание:
— Кто же тогда? Кто-то местный?
Люк ужасно устал латать своих соседей. Похоже, в этом суровом городке могут жить только драчуны, пьяницы и неудачники.
Джуди отрывает взгляд от монитора:
— Нет. Это женщина. И не местная.
Это необычно. Полицейские редко привозят в больницу женщин, если только они не стали жертвами преступления. Ну, бывает, привезут жену, которую поколотил муж, а летом какая-нибудь туристка может хватить лишнего в «Голубой луне». Но в это время года — какие туристы?
Это что-то новенькое. Люк берет журнал.
— Хорошо. Что еще у нас нынче? — спрашивает он, а потом рассеянно слушает, как Джуди отчитывается обо всем, что произошло за время предыдущей смены.
Вечер, судя по всему, был напряженным, но сейчас, за два часа до полуночи, в больнице тихо. Люк возвращается в ординаторскую, чтобы там ждать шерифа. Он не в силах вынести очередного рассказа Джуди о приготовлениях к свадьбе ее дочери. Сколько стоят свадебные платья, сколько берут за свои услуги флористы и официанты. «Уж лучше бы женишок ее умыкнул из дома», — однажды сказал Люк Джуди, а она так глаза вытаращила, словно он признался в том, что состоит в террористической организации. «Для девушки свадьба — самый важный день в жизни, — укоризненно проговорила Джуди в ответ. — А в твоем теле — ни одной романтической косточки. Неудивительно, что Тришия с тобой развелась». Люк давно перестал возражать, что не Тришия с ним развелась, а он с ней. Все равно его никто не слушал.
Люк садится на обшарпанную банкетку в ординаторской и пытается отвлечься головоломкой «судоку». Но отвлечься не получается. Лезут мысли о том, как он ехал до больницы, вспоминаются дома, стоящие вдоль пустынных дорог, свет в одиноких окнах. Чем занимаются люди в своих домах в долгие зимние вечера? Люк — земский врач, от него ничего не утаишь. Ему ведомы пороки всех горожан: он знает, кто поколачивает жену, а кто — детишек, кто напивается в стельку и застревает в сугробе на своем грузовичке, кто страдает хронической депрессией, вызванной плохими урожаями, и не видит перспектив к улучшению. Леса вокруг Сент-Эндрю густые, темные, в них много тайн. Люк вспоминает, почему ему так хочется уехать из этого города. Он устал от того, что знает чужие тайны, и от того, что его тайны известны всем.
А потом приходит другая мысль — она в последнее время приходит ему в голову всякий раз, как только он переступает порог больницы. Его мать умерла не так давно, и он живо вспоминает ту ночь, когда ее перевели в палату, прозванную «хосписом». Таких палат в больнице несколько, там находятся пациенты, чьи дни сочтены, и поэтому их нет смысла переводить в реабилитационный центр в Форт-Кенте. Сердечная функция у матери Кента упала до десяти процентов, и она сражалась за каждый вдох. Ей даже кислородную маску пришлось надеть. Люк сидел с ней в ту ночь один, потому что было поздно и все другие посетители ушли домой. Когда ее сердце остановилось в последний раз, он держал ее за руку. Мать к тому моменту была очень слаба. Она едва заметно шевельнулась, и ее рука обмякла. Она ушла из жизни плавно — словно закат сменился сумерками. Монитор тревожно заверещал, и в палату вбежала дежурная сестра, но Люк выключил сигнализацию и махнул сестре рукой, чтобы та не подходила. Он взял фонендоскоп и проверил пульс и дыхание матери. Она была мертва.
