дороги — знаменательный символ. Для дальнейшей жизни Григория характерно принесшее ему немало сердечных мук противоречие между свойственным его сверхчувствительной душе поэта устремлением к жизни уединенной, созерцательной, отданной прежде всего аскетическим подвигам, а на втором месте книжным занятиям, — и суровой обязанностью, о которой ему напомнил отец, а затем вновь и вновь напоминал Василий: активно участвовать в церковной жизни, преизобиловавшей тогда жестокими конфликтами вероучительного и политического свойства. Особенно драматичным для него был зов на Константинопольскую кафедру; с 379 г. ему удалось сплотить вокруг себя православных новой имперской столицы, император Феодосий I торжественно ввел его в 380 г. в церковь св. Апостолов, а в 381 г. он был утвержден в своих полномочиях II Вселенским Собором, на коем после смерти Мелетия Антиохийского приглашен был еще и председательствовать. Однако интриги продолжались, и Григорий ушел в добровольное изгнание из Константинополя на свою малоазийскую родину, произнеся при этом свое знаменитое «Прощальное слово». Последние годы были проведены в подвижническом безмолвии и литературных трудах; только мысли о константинопольской пастве навевали тревогу, не утихавшую до конца.
10
О жизни Малалы мы не знаем почти ничего. Он был сирийцем, но уроженцем эллинизированной Антиохии и писал на греческом языке, впрочем, отнюдь не образцовом; прозвище «Малала» означает по-сирийски «Вития». Не исключено, хотя и не доказано, его тождество с константинопольским патриархом Иоанном Схоластиком (565–577 гг.). Некая полуанонимность писательского образа Малалы отлично подходит к его исторической роли: опираясь на ближневосточную традицию, продолженную эллинистическими авторами типа вавилонянина Беросса, а затем раннехристианскими учеными, он обновил, приблизив к запросам широкого читателя, жанр всемирной хроники, которому суждено было стать одним из самых продуктивных, массовых и общедоступных жанров средневековой литературы. Разве что жития святых читались так же жадно, сочинялись и перелицовывались так же обильно, распространялись так же широко, как эти хроники, излагавшие события от начала мира. Кстати говоря, славянский перевод Малалы, относящийся к XI в., очень рано получил распространение и на Руси. Господство всемирной хроники длилось в самой Византии, в странах восточнохристианского ареала и в Западной Европе никак не менее тысячелетия после Малалы: жанр благополучно дожил до изобретения книгопечатания и успел им воспользоваться, затем был оттеснен всё дальше и дальше на периферию культуры, но не спешил умирать.
Для историка культуры особенно интересны те части труда Малалы, в которых пересказываются античные мифы. Языческие боги, согласно принципу христианизированного эвгемеризма, превращаются в людей далеких времен: Гелиос изобличает блуд уже не как всевидящее солнце, но как строгий царь, преследующий нарушителей закона о супружеской верности. Зевс предстает не царем Олимпа, но монархом западной державы. Конечно, от настоящего эллинского мифа Малала очень далек — не только потому, что он христианин, но и потому, что он сириец, эллинизированный лишь поверхностно. Тем энергичнее и бесцеремоннее перекраивает он древний сюжет, творя из него нечто похожее скорее уж на восточную сказку.
11
Христианская гимнография на греческом языке впервые пришла к своей зрелости в Константинополе VI в.; зона греческого языка почти на два столетия отстала от зоны сирийского языка, где расцвет аналогичных форм гимнографии наступил уже в IV в., во времена Ефрема Сирина. Сирийские мастера шли впереди, их константинопольские коллеги не могли не воспользоваться их примером.
В царствование императора Анастасия I (491–518) в столицу явился молодой диакон соборной церкви ливанского города Берита (совр. Бейрут). Этому пришельцу с Востока предстояло обновить грекоязычную гимнографию. Его имя было Роман; потомки прибавили к этому имени почетное прозвище «Сладкопевец». Родился он в сирийском городе Эмесе и был, по преданию, крещеным евреем; во всяком случае, на основании внутренних данных его творчества можно утверждать с уверенностью, что принадлежал он не к греческому населению. В конце жизни он принял постриг в монастыре Авасса близ Константинополя.
Жанр, доведенный Романом до совершенства, в современной науке принято довольно условно называть кондаком. Нормальный объем кондака — от 18 до 24 больших строф, имеющих сложную метрическую структуру, которая строго выдерживается в пределах каждого отдельного гимна. Строфы эти называются икосами (от греческого слова, означающего «дом»; таково же буквальное значение сирийского «байта» и арабского «бейт», тоже употребляемых как названия количественных единиц стихотворного текста). Предпосланная им строфа-зачин (греч. кукулий, букв. «капюшон») имеет иную метрическую структуру и меньший объем, но тот же рефрен. Поэтика кондака дает много места наглядной изобразительности; наряду с этим заметны интонации проповеди, беседы, обращенной непосредственно к слушателю. Метрика кондаков — силлабическая, с учетом тоники, без всякой оглядки на античное стихосложение.
Более примитивная форма — гимны, делящиеся на строки с равным количеством слогов, но без строфики и без рефрена. Принадлежность таких гимнов самому Роману оспаривается; во всяком случае, они принадлежат его эпохе.
12
Первоначально только этот гимн назывался «Акафистом» (греч. ὕμνος ἀκάθιοτος — «гимн, при воспевании которого недолжно сидеть», ср. слав. «неседален»). Лишь много позднее, начиная с последних веков Византии и до наших дней, стали появляться другие песнопения, составленные при воспроизведении сложной системы первого; в русском обиходе они также именуются «акафистами» (напр. «Акафист Иисусу Сладчайшему»); у греков слово «акафист» остается и поныне резервированным для первого образца жанра, между тем как более поздние принято называть по названию строф «икосами» в форме постоянного множественного числа, plurale tantum (οἴκοι).
Существование Акафиста Пресв. Богородице впервые засвидетельствовано в 626 г., когда его воспевали по случаю избавления Константинополя от осадивших его персов, славян и аваров.
По этому случаю была сочинена вводная строфа (т.н. кукулий) «Необорной Воеводе песнь победную…» и был тожественно исполнен весь гимн в целом; но едва ли он тогда же и был спешно сочинен — исключительная тщательность отделки делает это практически непредставимым. В настоящее время основной состав Акафиста чаще всего датируют эпохой Юстиниана. Ряд авторитетных исследователей предполагал авторство св. Романа Сладкопевца, однако это остается лишь гипотезой.
Техническое построение гимна, впоследствие воспроизводимое всеми позднейшими «Акафистами», чрезвычайно сложно. Вслед за кукулием идет чередование 12-ти больших и 12-ти меньших строф; большие строфы превышают по объему меньшие примерно в 3 раза и носят название «икосы», меньшие называются «кондаками» — словоупотребение, которое необходимо отличать от использования термина «кондак» для обозначения целого гимна, например, у Романа Сладкопевца. Все икосы, как и все кондаки, объединены между собой строгим единообразием сложного ритмического рисунка, основанного на изосиллабизме. Это делает эквиритмический перевод Акафиста при сохранении верности смыслу крайне трудной, почти невыполнимой задачей (потому мы и решаемся предложить читателю пробный перевод
