Вряд ли. Тогда как я мог бы провести тут следующие пять лет, книги любого достоинства почти ничего не значили для такого неуча, каким был Кэрью. Легенда гласила о том, что он скорее бросился бы с городской стены, чем вернулся бы в школу.
Я не знал, даже не задумывался, куда иду. Бродил во тьме коридоров и дверей, проходил под арками, где раствор между камнями еще казался сырым. Если бы в этих стенах предполагали открывать колледж, он не походил бы ни на один из тех, в которых доводилось мне побывать.
Наконец я забрел в тупик. С обеих его сторон было по одной двери. Окошко на левой двери перекрывалось железными прутьями. Темница? Скорее оружейная комната.
Дверь справа вела в короткий проход, где почти не было света. Осторожно ступая, я медленно двигался вдоль левой стены.
Ступеньки. Узкие ступени, ведущие вниз. На лестнице блики тусклого света.
Ступени вели в подземелье? Суждено ли было моим фантазиям осуществиться? Я подавил краткую вспышку восторга. В действительности все оказалось бы намного сложнее.
И потом, когда я медленно спускался по лестнице, далеко внизу послышался голос. Одинокий голос, тихое и однообразное бормотание. Голос одного человека, без ответных реплик, будто человек обращался не к собеседнику, но… к своему богу?
Вскоре я понял, что он говорил на латыни, ставшей моим вторым языком; языком, на котором Господь имел обыкновение обращаться к людям.
Порою мы попадаем в ситуации, которые как будто устроены заранее некой могущественной силой. Должно быть, я уже писал раньше о своем ощущении, что уподобился пешке на шахматной доске, став участником большой игры, правил которой я не понимал. И теперь, медленно шагая на звук, я снова испытал это чувство — ощущение предопределенности.
Впереди показался свет. За каменной аркой, на пьедестале, с виду напоминавшем алтарь, ярко мерцали свечи.
В нише над алтарем помещалась статуя Девы Марии. Статуя из числа тех, что недавно были сорваны с церковных стен по всему королевству. Перед ней на коленях стоял пожилой мужчина, руки свесились по бокам, голова застыла в поклоне. Его губы читали литанию не по нашей книге молитв, но по неким строкам, хранящимся в памяти с более далеких времен.
Подойдя ближе, я понял, что в одном я ошибся: языком молитвы был французский. Мой третий, быть может, четвертый язык.
Я молча стоял, наблюдая и слушая примерно с минуту. Но потом, по неизвестной мне причине, понял, что обязан обозначить свое присутствие. И кашлянул.
Довольно медленно человек поднялся на ноги и развернулся ко мне. Губы продолжали двигаться, читая молитву. Никогда прежде не слышал я ни подобной молитвы, ни голоса.
Да и не ожидал услышать от глухонемого.
Глава 53
ГЛУХОНЕМОЙ
— Frère Michel[23], — сказал я.
— Qu’est-ce qui se passe?[24]— ответил он, пытаясь рассмотреть меня.
Простояв некоторое время перед ярко освещенным алтарем, монах не мог сразу приспособить зрение к темноте, и я казался ему только тенью. Я же, напротив, хорошо видел его лицо: слегка выпуклые глаза, тяжелые веки, выступающая вперед нижняя губа, седая бородка, похожая на остроконечную лопатку.
Я воспользовался мгновенным преимуществом и сказал ему по-французски, что его чудесная речь, напомнившая мне о былых временах, восхитила меня, и выразил надежду, что она не повредит его знаменитым способностям предвидения.
Я вспомнил Файка в день нашей первой встречи.
…разговоры людей не отвлекают его, ибо он слышит лишь голоса ангелов. Потому, как вы понимаете, его нравственные и духовные суждения… весьма ценны.
Брат Михаил вздрогнул, но затем бесцеремонно снял с алтаря один из подсвечников и поднял его вверх, справа от меня. Потом чинно кивнул.
— Прошу простить меня, — сказал я. — Когда мы встретились на вершине холма Михаила, ваш господин, кажется, не счел обязательным познакомить нас.
Он ничего не ответил.
В каком он был возрасте? Примерно в возрасте моей матери, около шестидесяти. Судя по тому, как была натянута его фетровая шляпа, намекая на скрытую под ней плешь.
— Мне следовало догадаться, что вы будете здесь, — сказал я. — Ведь тут так много всего, что могло бы заинтересовать вас, помимо остатков лучшей библиотеки за пределами Лондона. И, может быть, даже Парижа.
Я продолжал говорить по-французски, поскольку не был уверен, что он понимает по-английски. Хороший повод представить человека в таком положении глухонемым.
— Гораздо больше, чем книг, — сказал я. — Намного больше. Я читал, что вы интересуетесь древними памятниками и наследием друидов. Которые здесь, как я полагаю, куда многочисленнее и богаче, чем во Франции. Одно из преимуществ острова.
Продолжая держать подсвечник, монах по-прежнему оставался спокоен.
— Есть, конечно, и недостатки, — сказал я. — Местный люд, например, суеверен и не склонен к прогрессивному знанию. Веская причина, чтобы явиться сюда инкогнито — хотя некоторые из нас оказали бы вам теплый прием. Все долгие часы, что мы могли бы скоротать за беседами об астрологии, алхимии, Каббале…
И тут мне пришло в голову, что монах мог бы подумать, будто я пытаюсь спровоцировать его своими вопросами на разговор, чтобы получить доказательства, позволяющие окончательно установить его личность, и потому он продолжал молчать. По правде говоря, я уже начал терять терпение. Пришло время раскрывать карты.
— Сначала я и не думал, что вы могли учиться в колледже Монпелье в одно время с Мэтью Борроу, — вы почти не десять лет старше его. Но позже я вспомнил, что в документах вы значитесь поздним студентом кафедры медицины. Если не ошибаюсь, вы поступили в колледж на тридцатом году?
Я заметил, как дрогнули его глаза при упоминании Мэтью Борроу.
— Я прочел некоторые из ваших писем, посланных доктору Борроу. С трудом. Как только аптекари разбирают ваш почерк? Этак можно кого-нибудь отравить.
Оба письма, выкраденных мною из дома Борроу, остались без подписи, однако изучение почерков было среди моих увлечений, которыми я занимался ради забавы. Я всегда получал удовольствие от анализа стилей и развития способов написания букв.
— Несколько манускриптов, написанных вами, хранятся в моей библиотеке, — сказал я. — Должен признать, с годами ваш почерк стал еще хуже.
Возможно, он улыбнулся. Не могу сказать наверняка, поскольку в тот миг старик решил опустить подсвечник.
— Я слышал, вы строите библиотеку, — произнес он.
— Это было давно.
Нелепая лесть. Едва ли он слышал о библиотеке. И даже обо мне. Но хорошо уже то, что он заговорил.
