Что касается Аттилы, его, как мне кажется, запомнили потому, что он представлял угрозу для всей Европы, и для того, чтобы его остановить, потребовались колоссальные усилия и неисчислимые жертвы. Проще говоря, если бы Аттила не потерпел поражение в битве на Каталаунской равнине (её также называют битвой при Шалон-сюр-Марн, или сражением при Мавриаке, или Битвой народов), то остатки римской цивилизации, сохранённые христианской церковью, были бы окончательно уничтожены. А это значит, что подъём и расцвет Западной Европы начались бы гораздо позже. Не исключено также, что её народы оказались бы втянутыми в силовое поле мусульманской или византийской цивилизаций, и история нашей планеты с её техническим прогрессом, культурными достижениями и завоеваниями стала бы совсем иной. Церковь считала истинным чудом, что Папе Льву удалось убедить Аттилу отступить из Италии в 452 году. Обычно легенду о варварах дополняют именно этим фактом, и чем более грозным представляется нам Аттила, тем чудеснее выглядит успех Папы. В цикле скандинавских и германских сказаний о Нибелунгах Аттила является прообразом Этцеля, что служит наглядным доказательством его «перехода» из истории в мифы и песни. В «Песни о Нибелунгах» за Этцеля — короля гуннов — выходит замуж мстительная вдова Зигфрида Кримхильда. Ради неё он начинает захватывать земли и убивать соперников, то есть играть роль, сходную с его ролью в жизни. История великого нашествия с Востока находит отклики в западноевропейской литературе разных веков. Её отзвуки слышны, например, во «Властелине колец» Толкиена. Да и в жизни многие завоеватели пытались следовать примеру Аттилы; в седьмом веке в Европе появились авары[74], в десятом веке — мадьяры, в тринадцатом — монголы. В семнадцатом веке ворота Вены осаждали турки, а в двадцатом Европу пытался завоевать Гитлер. Можно сказать, что сильный резонанс, порождённый фигурой Аттилы, легко объясним. Ведь это часть европейской истории.
В последнее время мнение о колоссальной роли Аттилы в истории подверглось переоценке. Если в XVIII веке Гиббон[75] в своём классическом исследовании «История падения Римской империи», а в XIX многие историки, и, в частности, Эдвард Кризи в своей книге «Пятнадцать решающих мировых битв», отстаивали значимость военных побед Аттилы, то теперь среди историков популярна иная точка зрения. Они опровергают утверждения своих предшественников, и на этих опровержениях во многом основана их репутация серьёзных учёных. Некоторые даже заявляют, что в отличие от Чингисхана Аттила потерпел поражение и как завоеватель, и как строитель империи. Для них битва на Каталаунской равнине не более чем эпизод в длинной саге, повествующей об упадке Рима, а гунны — народ, исчезнувший, словно дым. Они также умаляют роль Флавия Аэция, считая, что «последний римлянин» не выиграл эту битву, а лишь продлил агонию империи или, в лучшем случае, восстановил статус-кво. Да и тот факт, что он позволил Аттиле уцелеть, либо вызывает у них недоумение, либо провоцирует суровую критику военной кампании 451 года.
Вдобавок они сомневаются в том, что сражение при Шалон-сюр-Марн (в месте, близком к городу Труа в современной Франции) вообще было столь титанической битвой, какой она изображается древними и средневековыми историками. Исследователи называют разное количество её участников — от пятисот тысяч до миллиона человек, а потери, по их оценкам, составляют от ста шестидесяти тысяч до трёхсот тысяч солдат. Подобные цифры и правда кажутся фантастическими, в духе гиперболических преувеличений Средневековья. Современные учёные обычно сокращают численность участников старинных битв (но не всех, по причинам, непонятным автору) в десять раз или более, очевидно, просто из-за недоверия к столь ошеломляющим цифрам.
Я придерживаюсь, если можно так выразиться, нейтральной позиции и не склонен соглашаться ни с древними историками, ни с современными исследователями. Подобно тому, как верующие христиане утверждали, что после смерти Иисуса произошло нечто, способное зажечь искру новой религии, и хотя воскрешение из мёртвых казалось чем-то невообразимым, люди всё же поверили в него, я полагаю: что-то отличало военную кампанию Аттилы в Галлии от обычного вторжения варваров, и потому память о ней жива и поныне. «Битва становилась всё более жестокой, беспорядочной, чудовищной и беспощадной. Судя по описаниям, ничего равного ей не было и в седой древности, — писал историк позднеантичной поры Иордан[76]. — Говорят, что в этом прославленном сражении участвовали отважные племена и с обеих сторон потери составили сто шестьдесят три тысячи человек». А живший в ту эпоху писатель Идиат доводит численность убитых до трёхсот тысяч человек.
Если вспомнить, что во время американской Гражданской войны в самой кровопролитной битве за Антиетам[77] погибли двадцать три тысячи человек, то цифры, свидетельствующие о потерях римлян и гуннов, способны не только ошеломить, но и вызвать сомнения. Невольно возникают вопросы: как получали подкрепление и передвигались обе армии? И как удавалось полководцам командовать такими массами войск? Однако на Каталаунской равнине произошло нечто экстраординарное. Впрочем, и объяснение напрашивается само собой. Старинным армиям, в особенности варварским, не требовалось сложное вооружение, которое мы, в наши дни, воспринимаем как должное. В период сезонной кампании не столь уж трудно было собрать огромное количество войск. К тому же с середины XX века мы начали привыкать к подобным гигантским масштабам. Поверили бы американцы, жившие до Перл-Харбора, что к 1945 году Соединённые Штаты, более того, половина их теперешнего населения, будут готовы призвать в армию шестнадцать миллионов мужчин и женщин? А Советский Союз, потерявший во Второй мировой войне свыше двадцати миллионов человек? Как он смог выстоять и до сих пор по праву считаться одним из победителей? Или возьмём более современный и мирный пример: рок-концерт в Вудстоке, близ Нью-Йорка, собравший полмиллиона молодых слушателей. Они провели несколько дней под открытым небом и не расходились, даже когда шёл сильный дождь. Люди совершают необыкновенные поступки. И возможно, великая битва Аттилы была одним из них, хотя мы никогда не узнаем её подробности. Даже место этой битвы известно лишь приблизительно.
