— Твоя-то в чём корысть? Или надеешься получить плату от короля?
— Нет, надеюсь на вознаграждение от твоей милости... — Потоцкий сразу помрачнел, и Антип, опасаясь развития воеводской болезни, быстро продолжил: — Не дозволит ли пан воевода приглашать их сюда за определённую плату?
Пациент хохотнул:
— Земляные черви не привыкли мыться вовсе, а ты ещё хочешь брать с них деньги. Боюсь, что такая коммерция не стоит и ломаного гроша.
— После каждой помывки я стану бесплатно выдавать по кварте вина, что без сомнения привлечёт их в баню. Всё, что я прошу у твоей милости, так это разрешения поставить рядом шинок. Уверен, что тогда у меня будет приличный доход, у пана воеводы постоянная лечебня, а у его землекопов отменное здоровье.
Воевода удивился:
— А ты, москаль, не так-то прост.
Разрешение всё-таки дал. Оставалось только уломать Булыгу вложить свои деньги в новое дело. Он выслушал, прищурил хитренькие глазки и неожиданно быстро согласился.
Расчёты Антипа полностью оправдались. Через несколько дней оба его заведения были забиты до отказа, а скоро появились и свои собственные любители русской бани. Булыга более не заикался об уходе, деньги текли рекой, и нужно быть дураком, чтобы уйти от такого потока.
— Ты ведь хотел начать новую жизнь, — не без ехидства напомнил ему Антип. Тот только отмахнулся: погодь, её-де с пустыми руками не начинают. Так прошло три недели.
Гонсевский после конфуза под Смоленском продолжал по-прежнему безуспешно топтаться у Белой. Крепость там стояла деревянная, с семью башнями, и народу в ней было немного. Поляки говорили о 16-тысячной армии, но к этому их принуждал стыд, на самом деле защитников насчитывалось в шесть раз меньше. Возглавлял их воевода Сыч, несуразный с виду: короткие ноги при длинном тулове и большая голова отменной твёрдости, от которой, как утверждали, отскакивали пули. Гонсевский появился у Белой сразу же после королевского вторжения, в лёгкой победе он не сомневался, уповая на 4-тысячное войско и не менее того на своё дипломатическое красноречие. Сыч выслушал его цветистую речь о необходимости сдачи крепости и сказал:
— Коли уйдёшь сразу, худа не сделаю, иначе рассержусь.
Он вообще был очень немногословен. После этого пошли многочисленные приступы, всякий раз оканчивающиеся неудачами. Гонсевский искренне недоумевал, никакой логики в защите жалкой крепостицы он не усматривал, везде виделся только абсурд, а такие понятия, как присяга и воинский долг, почему-то в расчёт не принимались. Вернувшись из-под Смоленска с тремя тысячами запорожцев, он предпринял новый штурм. В его октябрьском донесении значилось, что казаки, овладевши городом, готовятся к последнему броску. Гонсевский опять слукавил: крепость отразила и эту попытку. Осада продолжилась, а между тем нужно было выполнять данное королю обещание относительно присылки пушек и ремонтёров.
За добрыми пушечными мастерами следовало посылать в Ливонию, там же делались и большие осадные пушки. В Ригу спешно направился брат Гонсевского, Симон. Это был истинный разбойник, под его началом делались все набеги на московские окраины со стороны Велижа, никаких правил он не признавал, так же повёл себя и в Риге.
Тяжёлых пушек там в наличии не оказалось, изготовить могли только к весне, а из мастеров глядя на зиму никто ехать не хотел. Ну, с пушками ладно, на нет и суда нет, с отказниками же другое дело. Пришёл Симон к первому попавшемуся мастеру, в одной руке кошель с деньгами, в другой пистоль — выбирай. Мастер Йозеф, сухопарый старик с крючкообразным носом, выбрал кошель. Это был единственный случай, когда он беспрекословно уступил грозному заказчику, но затем, почувствовав безвыходность его положения, повёл себя независимо. За ним ходила слава большого искусника, упрямого и дотошного во всём, что касается пушечного дела. Эти качества вполне проявились при сборах, когда он исчислил, какое оборудование и материалы необходимы для предстоящей работы, и твёрдо держался за каждую мелочь. Симон недовольно морщился, наблюдая, каким хламом заполняется нанятая им баржа, справедливо опасаясь, что на ней скоро не хватит места.
— Ты хочешь увезти с собой всю мастерскую! — негодовал он.
— Нет, немного оставлю, — невозмутимо отвечал Йозеф.
Наконец отплыли, следовало спешить, пока дули северо-западные ветры, а в низовьях не стали малые реки. Путь предстоял неблизкий, хотя и торный, по нему Ливония издавна сообщалась с южными морями: вверх по Западной Двине, а после Витебска по Каспле, в верховьях которой существовал старинный волок к Днепру. Плаванье проходило напряжённо, Йозеф простудился и вёл себя скверно. Профессия, принуждавшая всю жизнь изыскивать способы лучшего уязвления людей, не могла не наложить свой отпечаток. Вечно всем недовольный, он проявлял какую-то изощрённую лютость к своим двум подмастерьям. Особенно страдал от его придирок Янек, молчаливый покладистый парень, на лице которого постоянно имелись следы костистых старческих кулаков. Симон поглощал винные припасы и держался в стороне, оба жестокосердные, они быстро достигли взаимного понимания. В Полоцке сделали большую остановку, там отыскалась годная к делу большая пушка, к которой, однако, не было ядер. Йозеф взялся отлить их за отдельную плату, и пушку погрузили на баржу. Нечто подобное случилось и в Витебске, правда, найденная там пушка требовала ремонта. Йозеф взялся и за это, старик вообще оказался жадным на работу и на деньги. Утомительное плавание закончилось 27 ноября, именно под этим числом в дневнике старательного ротмистра Дарского имеется запись о прибытии тяжёлых орудий.
Ян Потоцкий радовался этому обстоятельству, кажется, более всех. С тем же пылом, с каким раньше осуждал предложение Жолкевского об усилении тяжёлого пушечного наряда, он теперь ратовал за немедленную выгрузку и ввод в дело новоприбывших. Ничего не умел делать вполовину этот пан, ждать тоже не умел. Симон Гонсевский был вынужден его охладить: пушки требовали определённой подготовки, а мастер из-за болезни не мог приступить к работе.
— Зачем же ты привёз нам хилого? — возмутился Гонсевский.
Симон не захотел посвящать его в подробности рижских поисков, просто сказал, что предпочёл опыт и добрую славу молодости и неумелости.
— Что с ним?
— Ничего серьёзного, простуда и ломота в костях...
Потоцкий сразу вспомнил о своём новом лекаре и его способе лечения:
— В баню! Отпарить до косточек!
Явившемуся на его зов Антипу приказал под страхом сурового наказания завтра же поставить старика на ноги. Антип выглядел обиженным: сколь ни старайся, а чуть что, сразу наказание.
— Ничего, ничего, — успокоил его воевода, — сделаешь ладно, червонца не пожалею.
О, первый раз речь зашла о деньгах, видно, и впрямь этот человек очень ему нужен. Настрой у Антипа враз переменился, за такие деньги, сказал, можно мёртвого поднять, и пошёл готовить баню.
Йозеф выразил недоверие предложенному лечению, попросил два дня на отлежку, потом, дескать, всё само пройдёт. Посланцы воеводы объяснили, что у них ни предлагать, ни отказываться не принято и добавили: не пойдёшь сам, снесём по частям.
