– «Весну» Боттичелли?
Я указываю на вход:
– И никакой очереди.
Кассы закрываются. Я сую в руки ошалевшему контролеру две двадцатиевровые купюры, и мы бежим наверх, в тот зал, где, как я помню, висят полотна Боттичелли.
– Господи, какие потолки! – восхищается Тесс, пока мы пробегаем по коридору. – Никто даже не упоминает, что здесь еще и такие потолки!
Мы прибегаем в зал, где висят две из тех картин, которые знает весь мир. И в зале – печальный смотритель, он явно надеялся, что его рабочий день на сегодня уже закончился.
– В этой картине столько всего происходит, что можно смотреть на нее весь день и продолжать замечать новые детали, – говорит Тесс, приближаясь к «Весне», насколько это возможно.
– Здесь изображены пятьсот видов растений и больше ста видов цветов, – вспомнил я.
– Ты их сосчитал?
– Нет, я это прочитал, – смеюсь я.
– Она такая огромная! – говорит Тесс. – Я и не представляла, что она такая огромная! У меня есть постер, но он всего метр в ширину. Цвета отличаются от других картин, да? Столько зеленого. Кажется, что эта картина религиозная и языческая одновременно, правда? Если подумать, что Венера – это Богоматерь, а все эти боги – святые… Ох, я бы могла эту картину месяц рассматривать. О, смотри, что это?
Она идет к «Рождению Венеры», что на соседней стене, привлеченная маленьким барельефом перед картиной.
– Это, наверное, для слепых, чтобы они тоже могли «увидеть» картину, – замечает она. – Как метод Брайля, только для картины. Здорово, да?
Мы по очереди закрываем глаза и проводим рукой по барельефу.
– Как ты думаешь, когда слепой проводит рукой по картине, его мозг рисует изображение так же, как мы видим изображение во сне, с закрытыми глазами?
С ее комментариями я все вижу словно впервые.
– Как думаешь, можно ли вообще понять, что значит быть кем-то другим? – Она задает вопросы, из которых большинство наших ровесников уже «выросло», их это не интересует.
Смотритель в очередной раз многозначительно покашливает.
– Думаю, можно с уверенностью сказать, что он хочет уйти домой, – шепчу я.
Мы покидаем зал и идем по пустынной галерее к окнам с видом на реку.
– Наверное, это и делают писатели, – продолжает Тесс свою тему. – Пытаются влезть в чужую шкуру…
– И художники-портретисты тоже, – говорю я.
– Ты знал, что здесь есть проход над Понте-Веккьо и в нем висят портреты художников? – Тесс показывает в сторону моста. – Называется «Коридор Вазари». Прочитала о нем в интернете.
Она показывает на ряд окон, идущих сверху магазинов, которых я раньше никогда не замечал.
– Этот проход ведет к дворцу Питти, и сделали его для того, чтобы правители Флоренции и их жены могли переходить в другой дворец, не спускаясь к народу.
– А посетителей туда пускают?
– Думаю, для этого надо записываться заранее, за несколько месяцев, – говорит она.
– Я бы записался.
– И я!
Думает ли она о том же, что и я? Мне кажется, то, что происходит между нами, – это нечто большее, не просто случайная встреча.
Во дворике у колоннады уличные художники рисуют портреты для туристов.
– Никогда не хотелось? – спрашиваю я Тесс, когда мы на секунду останавливаемся посмотреть.
– Ни за что! Когда я смотрюсь в зеркало, то я себе нравлюсь, но на фотографиях получаюсь ужасно, а камера не врет, правда? С портретом все будет еще хуже.
– Я бы с удовольствием тебя нарисовал.
– Ты рисуешь? – Она смотрит на меня скептически.
– Немного.
– Сколько в тебе талантов! – говорит она. – И готовишь, и рисуешь! Гус, ты бы здесь заработал целое состояние! Тебе надо переехать в Италию, открыть ресторан и рисовать там портреты своих посетителей, как Ван Гог. В Королевской академии художеств была выставка его писем, видел? Ну, конечно, Ван Гог не готовил еду, но он рисовал посетителей питейных заведений. Классный получился бы телесериал, как думаешь? Можно было бы назвать его «Искусство в итальянской кухне», ой, или такой сериал уже есть?
На Понте-Веккьо играет кларнетист, весь проход запружен туристами.
– Давай сделаем селфи, – говорит Тесс. – Отправим его Долл и посмотрим, догадается ли она, кто ты!
Она обнимает меня одной рукой, приближает лицо к моему и вытягивает руку с телефоном как можно дальше.
– Скажи «сыр»!
– Формаджио!
На фото у нас закрыты глаза от смеха, так что приходится сделать еще кадр, и пока мы его смотрим, ее рука остается у меня на спине. Когда мы поднимаем глаза от экрана, наши взгляды встречаются, и мне безумно хочется ее поцеловать.
– Как думаешь, еще не пора? – спрашивает она.
– Не пора что?
– Съесть следующую порцию джелато!
Мне нравится, что она сказала «следующую», как будто у нас впереди еще целый вечер для поедания мороженого.
Я застываю как вкопанный.
– Что такое? – спрашивает она.
– Я должен был вернуться и приготовить ужин!
Тесс смотрит на часы.
– А я только что опоздала на микроавтобус!
– Так, – говорю я, – у нас есть два варианта. Вариант А: мы берем такси, едем на Пьяццале-Микеланджело и мчимся, как бешеные итальянцы, на виллу, чтобы все равно опоздать к ужину. И вариант Б: мы неспешно проводим вечер в городе…
Вокруг нас щелкают затворы камер и кликают телефоны, этот момент будет запечатлен на заднем плане сотен публикаций в Инстаграме.
– Наверное, надо им хотя бы дать знать, где мы, – говорит Тесс.
Мое секундное разочарование от того, что она не выбрала план Б, сменяется радостью, когда я понимаю, что именно этот вариант она и выбрала.
Я провожу сложные переговоры с Лукрецией, делаю вид, что почти не понимаю ее английского, и, когда кладу трубку, Тесс взволнованно смотрит на меня.
– Шефиня – придурочная, – говорю я. – Видите ли, группа истории искусств не собирается ждать целый час в автобусе при такой жаре. Все интересуются нашей безопасностью… однако… мы заплатили деньги…
– …и можем делать что хотим! – заканчивает Тесс. – В конце концов, у нас же отпуск!
Как я понял, Долл была бы очень рада узнать, что мы сидим на Пьяцца-Синьория и пьем коктейли «Апероль Шприц».
– Она говорит, все вкуснее, если стоит дороже, – говорит Тесс.
Мы отправляем Долл еще одно селфи, за столиком в кафе. Я пытаюсь представить эту женщину, мнением которой так дорожит Тесс, но совершенно не могу ее вспомнить. Надеюсь, я ей понравлюсь на тех фото, что мы ей высылаем.
