Готовящаяся на небеса, Хенни».
Я отложила записку с тяжелым и грустным чувством в груди, затем пожала плечами. Что должно быть сделано — надо сделать. Давным-давно я вступила на эту дорогу, и я пройду ее до конца, чтобы ни случилось.
Как странно, что, когда я вышла из дома и повернулась помахать Эмме на прощание, ветра совсем не было. Я направилась к машине. Было очень тихо, как будто сама природа затаилась в тревожном ожидании глядя на меня.
Пошел снег, мягкий, как гагачий пух. Я подняла глаза к серому, свинцовому небу, так похожему на глаза моей бабки. С новым приливом решимости я повернула ключ зажигания и двинулась в сторону Фоксворт Холла, хотя я не была в числе приглашенных. Я уже имела по этому поводу разговор с Бартом.
— Подумай сама, Кэти, не слишком ли это? Я что же должен оскорблять свою жену приглашением в гости своей любовницы? Может быть я и дурак, Кэти, но я не настолько жесток.
В ту первую рождественскую ночь нашего заточения, когда мне было двенадцать лет, я устроилась, положив голову на мальчишечью грудь Криса, отчаянно желая поскорее вырасти, стать такой же красивой и статной, как моя мать, и носить такую же великолепную одежду, как она. А больше всего я желала стать хозяйкой своей судьбы.
Что ж, некоторые рождественские желания сбываются.
ТАЙНЫ РАСКРЫТЫ
В самом начале одиннадцатого, воспользовавшись деревянным ключом, когда-то вырезанным Крисом, я незамеченной проскользнула в заднюю дверь Фоксворт Холла. Там уже находилось изрядное количество гостей, и все новые и новые приглашенные прибывали. Оркестр играл рождественский гимн, и его звуки доносились до меня. Эта музыка звучала столь сладостно, что я как будто перенеслась назад в свое детство. Только на сей раз я оказалась одна на вражеской территории без чьей-либо поддержки, и вот я тихонько кралась по задней лестнице, стараясь держаться в тени, готовая в любой момент быстро спрятаться. В одиночестве я прошла к большому центральному залу, остановилась возле кабинета, где мы с Крисом когда-то спрятались и смотрели на другой рождественский праздник. Я посмотрела вниз и увидела, что Барт Уинслоу стоит рядом со своей женой, она была одета в ярко-красную парчу. До меня доносились его сердечные приветствия, адресованные прибывающим гостям, с которыми он обменивался рукопожатиями и поцелуями, отлично исполняя роль радушного хозяина. Моя мать рядом с ним выглядела чем-то вторичным, казалось, она вовсе не нужна в этом огромном доме, который вскоре должен был стать ее собственностью.
Горестно улыбаясь про себя, я прокралась на ту сторону, где располагались великолепные покои моей матери. Я как будто путешествовала на машине времени! Вот это да! Этим детским возгласом я выразила свое восхищение, удивление, разочарование и досаду, хотя в моем лексиконе теперь были и более точные выражения. Сегодня я не чувствовала безысходности, только острое чувство справедливости. Что бы ни случилось, она сама себя на это обрекла. Вы только посмотрите, думала я, все та же роскошная кровать с лебедем и та же маленькая кроватка в ногах. Я огляделась и убедилась, что ничего не изменилось, кроме парчовых обоев: они были новые. Теперь это был не клубнично-розовый, а мягкий сливовый цвет. Тут был еще бронзовый манекен, чтобы хозяйский костюм всегда был наготове и не измялся. Это было новшество.
Я поспешила в гардеробную матери. Встав на колени, я открыла специальный ящичек внизу и нащупала крошечную кнопку, с помощью которой открывался кодовый замок. И — вы не поверите! — она по-прежнему использовала в качестве кода цифры своего дня рождения! Господи! Наивная душа!
В одно мгновение передо мной на полу оказался огромный бархатный поднос с драгоценностями, я могла позаимствовать изумруды и бриллианты, которые были на ней в тот рождественский вечер, когда мы с Крисом лицезрели Бартоломью Уинслоу. Как мы тогда любили ее и как неприязненно восприняли его! Мы все еще переживали смерть своего отца и не хотели, чтобы мама вторично выходила замуж, никогда.
Как во сне я надела изумрудные и бриллиантовые украшения, которые так гармонировали с моим зеленым платьем. Я посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что я выгляжу в точности, как она тогда. Я была чуть помоложе, но выглядела действительно, как она. Не совсем, конечно, но почти, по крайней мере достаточно убедительно: ведь и два листа с одного дерева не могут быть абсолютно одинаковыми. Я убрала обратно поднос с драгоценностями, вставила на место ящик и вернула все на свои места. За исключением того, что несколько сотен тысяч долларов теперь красовались на мне. Время. Десять тридцать. Слишком рано. Я планировала свой грандиозный выход на двенадцать, как Золушка, только наоборот.
С величайшей осторожностью я прокралась вдоль длинных широких коридоров в северное крыло и обнаружила, что последняя дверь заперта на ключ. Мой деревянный ключ опять подошел. Но сердцу моему, казалось, стало тесно в груди. Оно билось чересчур быстро, чересчур сильно, чересчур громко, а пульс мой прыгал слишком взволнованно. Мне надо было сохранять спокойствие и самообладание, чтобы сделать все по плану и не дать запугать себя этому жуткому дому, который и так сделал все, что мог, чтобы погубить нас.
И вот я вступила в эту комнату с двумя двуспальными кроватями, вступила в свое детство. Золотистые стеганые шелковые покрывала были по-прежнему на кроватях, расправленные без единой морщинки. В углу, как и прежде, стоял десятидюймовый телевизор. Кукольный домик с его фарфоровыми обитателями и старинной мебелью, выполненной в масштабе, казалось, ждет, что руки Кэрри вновь наполнят его жизнью. По-прежнему здесь стояло и кресло-качалка, притащенное Крисом с чердака. Как будто само время остановилось, и мы по-прежнему обитали здесь!
Даже ад, как и прежде, красовался на стенах в мрачных репродукциях известных мастеров. О, Господи! Я и не подозревала, что вид этой комнаты повергнет меня в такое смятение. Плакать я не могла. Тогда потечет тушь с ресниц. Но мне хотелось заплакать. Вокруг меня носились видения Кори и Кэрри пяти лет: смеющихся, плачущих, рвущихся на улицу, к солнцу, в то время как все, что им было доступно — это катать игрушечные грузовики в игрушечный Сан-Франциско или Лос-Анжелес. Были еще игрушечные поезда, которые носились по всей комнате, забираясь даже под кровати. Куда они ехали, эти поезда, эти паровозы, эти локомотивы? Я достала из сумочки салфетку и поднесла к уголку одного глаза, затем другого. Я нагнулась и заглянула в кукольный дом. Фарфоровые кухарки по-прежнему стояли за плитой на кухне, дворецкий, как и раньше находился в дверях и приветствовал гостей, подъезжавших в карете, запряженной двойкой, и — о, господи! — в детской была колыбель! Пропавшая колыбелька! Мы несколько недель кряду искали ее, боясь, что бабушка обнаружит пропажу и накажет Кэрри; но вот же она, там, где ей и подобает быть! Только в ней не было ребенка, да и родителей в гостиной тоже не было. Мистер и миссис Паркинс, их малютка Клара были теперь моей собственностью, и они никогда не будут больше жить в этом кукольном доме.
