— Нет, спасибо, — без колебаний ответил я.
— Это «hot stuff», — сказал он. Его произношение было характерно для поколения, изучавшего немецкий. — Вам следовало бы прочитать.
— Нет, благодарю, — повторил я. — Ни за что в жизни.
— Срок давности, по большей части, истек.
— Этого недостаточно.
— Другого шанса не будет.
Я покачал головой. Мне действительно не хотелось знать.
— Как уже сказано, я убрал за собой, все дела у меня дома. И ваше тоже. — Мы смотрели друг другу в глаза. Он понимал, что я понимаю. — И у меня накопилась целая гора веток и листвы, которые я собираюсь сжечь этой осенью… Вы знаете, что за компостом нужно следить…
— Знаю.
— Костер будет большой, — сказал он. — Много плесневелого и подгнившего материала… и скоро все это станет прахом… как и я сам.
Он улыбнулся, наверняка ожидая комментария по поводу этой противозаконной, самовольной выходки.
— Я должен благодарить?
— По меньшей мере, принять во внимание.
— Это касается всех и вся? — Посланник кивнул. — Даже Брауна?
— Даже его. Он приходит в себя… пожалуй, он вернется. Я старался действовать осторожно, но он оказался хлюпиком. — Посланник допил остатки тепловатой воды в стакане и отставил его в сторону с глубоким вздохом. Для него это был широкий, выразительный жест. — У меня был… или, точнее сказать, есть зуб на этого человека… личный мотив, который… мне следовало, разумеется, оставить его в покое… но я не удержался… Я не имею ничего против его политических идеалов, а экономические прегрешения его не страшнее многих других… но я… — в кои-то веки он осекся с растерянным видом. Даже голос зазвучал по-другому. — Я просто захотел уделить ему внимание, которое он когда-то уделил моей дочери… старшей… раньше он был большим чаровником… и положил на нее глаз. Она увлеклась им, а он… вскоре бросил ее, как и многих других прежде… Моя дочь очень тяжело это переживала, у нее развилась депрессия, она пыталась покончить с собой… Я нашел его, в те времена его звали Брюн… Я просил его поговорить с ней. Вот и все, чего мы требовали. Но он отказался…
Посланник сглотнул, я хотел принести еще воды, но он продолжил:
— Теперь она живет на пособие по инвалидности, и я просто хотел, чтобы он почувствовал это на себе… Благодарю бога, у меня еще две дочери, здоровых… Одна из них в деле — это она провела вечер с вашим другом Конни, чтобы… ну, вы должны это знать…
— Он говорил о некоей Виви…
— Это моя дочь, — сказал Посланник. Он улыбнулся совершенно невинной улыбкой гордого, любящего отца.
Может быть, он хотел добиться жалости к себе, как и в прошлый раз, в Вене, где казался таким неуклюжим и растерянным. Разумеется, это было лишь видимостью, но он искусно ее поддерживал.
Постепенно его молчание и сладкая улыбка с примесью горечи стали утомлять. Если сначала Посланник казался гордым, но жестоко обманутым отцом, то вскоре превратился в хитрого переговорщика, сделавшего предложение и ожидающего моей реакции. Он, разумеется, знал, чем занимались его дочь и Конни — возможно, даже знал, что происходило это в гардеробе на старых фраках. Конечно, он знал, что я знаю. Единственное, что его интересовало в данный момент — воспользуюсь ли я этим знанием, выплюну ли слова ему в лицо или поведу себя как джентльмен. Возможно, это была последняя, решающая проверка. Если я пройду ее успешно, мое дело сгорит вместе с остальными в его саду.
— А Генри? — спросил я, чтобы сменить тему и прервать это молчание.
Посланник истолковал мои слова как знак того, что я все понял.
— Под надзором, — ответил он, — под надзором.
— Как он выглядит?
— Как и прежде. Только моложе. Как ни странно.
— Где он теперь?
— Там, где и в прошлый раз. Хотя и не без отклонений. Начал читать. Шведские газеты. Некоторые тексты вырывает, и это не нравится сотрудникам посольства.
— Какие тексты?
— Некролог Мод. Разные статьи. Одну — с упоминанием вашего имени. За таким нужно следить. Но, смею заверить, вы смогли бы его узнать.
— Разве обязательно было… так жестко?
— У нас возникли разногласия, — ответил Посланник. — Он жульничал по всем пунктам, кроме одного — именно того, о котором я его просил. Он был безупречен, так же безупречен, как я, без принуждения. Я мог бы закрыть глаза, по-человечески, но предпочел смотреть прямо, без стыда. И тем самым лишился человечности. Трудная правда. У каждого своя. Он… он ведь некоторого рода художник…
Я не совсем понял, что Посланник имеет в виду. Может быть он, вопреки обыкновению, просто мыслил вслух. Как бы то ни было, развивать тему он не стал.
— Не стоит волноваться о Генри. Как и о Конни.
— Я сам решу, о ком волноваться.
Посланник наверняка напрягал все свои силы, чтобы казаться дружелюбным и доброжелательным, и теперь они были на исходе.
— У вас есть документы, — холодно произнес он, — касающиеся деятельности верхов… на ваш взгляд, это щекотливые вещи. Но можете забыть о них. Есть столько доктрин, которые когда-то получили ход, и от которых не избавиться, пока несколько поколений не сменят друг друга… Это не приоритетные вещи.
— Еще воды? — спросил я.
— Нет, спасибо, — ответил он. — Я просто должен… — Я понял его. — Я ухожу… Но сначала хочу увидеть ваш сад.
Он встал, взял со стола шляпу и с видимым усилием потянул затекшие конечности.
У меня не было ни малейшего желания показывать ему сад, но таким образом можно было вывести его прочь. Вне стен дома он казался менее опасным. Кроме того, Посланник немало знал о растениях, чему я не слишком удивился. Посланник указывал на пряные травы, о существовании которых в нашем саду я и не подозревал.
— И это говорю вам я, способный все у вас отнять…
— Это угроза?
— Прошу прощения, — отступил он, — вероятно, «профессиональная травма», как вы это называете.
Мы обошли розарий, где Посланник узнавал каждый цветок. Некоторые он хвалил, относительно других давал указания. На его взгляд, в целом сад выглядел многообещающе. Я не знал, как относиться к его словам.
— У меня есть одна необычная вещь, которая вам подойдет, — сказал он. — Среди красных еще осталось место.
— Спасибо, не стоит, — ответил я.
— Я сам его вывел. Это заняло тридцать лет.
Я пробормотал, что у меня другие планы, но он не обратил внимания. Покачиваясь на ходу, он удалился к машине и, открыв багажник, достал картонный футляр.
— Пожалуйста, — произнес он. В картонном цилиндре лежал саженец розы. — Можно посадить прямо сейчас. Она темно-красная. Очень красивая и выносливая, цветет поздно и обильно. Запатентована.
