ЧАСТЬ VI. Сезон боя быков, 1936
Глава 21
Пикассо видел Испанию страной матадоров, пикадоров и бандерильеро. Такой же видел ее Хемингуэй, но это была не моя страна, не моя Каталония. И все же арена для боя быков дважды запечатлелась в моей памяти, словно обрамляя год, который выдался более кровавым, чем коррида.
Мои наиболее яркие воспоминания о нем состоят в основном из картин: голый ребенок, бегущий за отъезжающим грузовиком; сложенные пополам полосатые матрацы, расстеленные на обочине дороги, и ноги, торчащие между складками. Или вот это: полдень, городская площадь, женщина в вечернем платье, но почему-то в домашних тапочках, рядом с ней — жизнерадостный спаниель. И вдруг женщину срезает пуля снайпера. Она падает, прижимая к бедру сумочку, на лице удивление, медленно сменяющееся ужасом, — нет, она не просто поскользнулась. Я смотрю на происходящее с другой стороны площади и вижу, как два новых выстрела кладут конец ее мучениям. Только собака, как обезумевшая, носится вокруг.
Сколько их было, подобных сцен — десятки, сотни… Чудовищные картины, разворачивавшиеся перед глазами без единого звука.
Но я нарушил последовательность своего рассказа, чего обещал не делать. Трудно хранить объективность, повествуя о годах гражданской войны. Но сейчас я вернусь к бою быков, потому что именно с него для меня началась война и им же закончилась.
Аль-Серрас пригласил меня на весеннюю ярмарку в Малаге, кульминацией которой стала коррида, победителю которой донья де Лароча намеревалась вручить особый приз. Стоял июнь 1936 года. За последние два года мы с пианистом виделись всего несколько раз. Покончив с концертной деятельностью, он редко покидал юг, а я большую часть времени проводил в столице и на севере.
Но мы регулярно обменивались письмами, особенно после 1933 года, когда в последний раз получили весточку от Авивы. Как когда-то нас вновь связало ее появление в нашей жизни, так сейчас объединяло ее отсутствие. Мы оба беспокоились о ней. И наивно полагали, что обстановка в Европе скоро улучшится и жизнь потечет по-прежнему.
Я тогда квартировал в Мериде — слишком далеко от Малаги, чтобы тащиться туда ради боя быков. Но мне требовалось обсудить с Аль-Серрасом один важный вопрос, интересовавший руководителей партии, с которыми я в эти последние дни республики поддерживал контакт.
И вот мы с Аль-Серрасом любовались быком, который стоял в тени огромного дуба, помахивая длинным хвостом.
— Донья годами не видится с собственными детьми, — сказал мой друг, — но хотя бы раз в день приходит взглянуть на это животное. Знал бы ты, на какие жертвы она пошла, чтобы сохранить ему жизнь! — Бык посмотрел на нас, и Аль-Серрас содрогнулся. Донья старалась прятать быка от посторонних, пока он не наберется сил для боя на арене. Но отгонять любопытных становилось все труднее.
— Они что, хотят с ним сразиться?
— Сразиться? — Он засмеялся. — Они хотят его съесть. Ты видишь под этим деревом опасного зверя, а крестьяне видят пятьсот килограммов говядины. Некоторые из них не ели мяса все пять лет, что растет этот бык.
— Пять лет, — кивнул я. — Значит, бык родился нашей первой республиканской весной.
— Как время летит! — печально выдохнул Аль-Серрас. — Он может и умереть вместе с республикой, если новости, которые до нас доходят, правдивы.
На последних выборах в феврале произошла очередная смена власти, которая после двух «черных лет» от правых перешла к левым, и те хоть и с опозданием, но все же создали Народный фронт. Правым не помогли все их огромные ресурсы, затраченные на пропагандистскую кампанию, в ходе которой было напечатано десять тысяч плакатов и пятьдесят миллионов листовок. Но мои товарищи по партии не торопились праздновать победу. Мы знали, что, говоря языком корриды, раненый бык особо опасен, и матадору не стоит поворачиваться к нему спиной. Именно поэтому я и приехал поговорить с Аль-Серрасом.
