– Печенеги ушли в степь, а хазары все полегли у излучины.
– Так ведь у излучины не моя земля, – рассердился Богдан. – Что вы мне головы морочите?
– А нам все едино, – пожал плечами чем-то расстроенный Аскольд. – Просто от той излучины до твоего Славутича ближе, чем до Сарая. Боготур Осташ велел передать тела убитых беков Карочею. Пусть он везет их в Итиль.
Богдан скосил глаза на сестричада, который как раз в это время разглядывал страшную рубленую рану на левом плече сына кагана. Удар оказался настолько силен, что Езекии не помог даже наплечник. Судя по тому, что и Езекия, и беки были в доспехах, смерть настигла их не ночью.
– Все хазары полегли? – негромко спросил Карочей у Аскольда.
– Более половины побросали оружие. Деваться-то им было некуда. Хазарскую рать рассекли на две части еще на подходе, не дав им развернуть строй. А далее пошла рубка. Сивар Рерик сбросил с седла сына кагана одним ударом. Так-то вот, бек.
– Успели, да не все, – горько усмехнулся Аскольд. – Атаман Мерич был убит еще рядом с Берестенем. Стрела вылетела из зарослей и угодила ему прямо в глаз. Убийцу мы так и не нашли, как в воду канул, собачий сын.
До Карочея наконец дошло, кому он обязан самым жестоким в жизни поражением. Вряд ли Варлав добровольно предал своих союзников. Просто боготур Осташ оказался умнее и посланца папской курии, и бека Карочея, и князя Горазда. И теперь Карочею предстоит нелегкое объяснение с каганом Обадией, потерявшим последнего сына, и с Ицхаком Жучином. Страшное объяснение, чреватое большими неприятностями. Хотя во всем случившемся виноват только сам каган. Нельзя доверять сопливому мальчишке управление таким важным стратегическим центром, как Сарай. Вот вам и результат. Езекия погиб сам и погубил людей, доверившихся ему. А с Варлавом Карочей еще сочтется, если тому, конечно, удастся вырваться из цепких лап Велесовых ближников. Впрочем, зла на пестуна тана Аскольда скиф не держал. Окажись он на его месте, наверняка бы действовал так же.
Глава 7Призрак
Итиль погрузился в траур. Карочей, по совету Жучина, держался от кремника, а следовательно, от кагана Обадии на расстоянии. Никто его ни в чем не обвинял, ибо из показаний уцелевших хазар всем, в том числе и кагану, стало ясно, что если и винить кого-то в неудавшемся походе в Радимецкую землю, так это самого Езекию, который решил отличиться, не поставив в известность ни отца, ни каган-бека Жучина.
– Ну не успел, – разводил руками Карочей в ответ на укоризненные взгляды кагановых ближников. – Прибыл к шапочному разбору. А покойный князь Горазд просил поддержки у кагана, а не у бека Езекии.
Беда не приходит одна, эту нехитрую истину в который уже раз подтвердили горестные вести, пришедшие из Матархи. Верный сподвижник кагана, князь Сагал, был убит в собственной ложнице ударом кинжала. А вслед за своим повелителем ушел в мир иной и старый знакомый Карочея ган Беленгус. Об этом скифу сообщил Ицхак Жучин и бросил перед ним на стол два черных пера.
– Узнаешь?
Карочею ничего другого не оставалось, как грубо выругаться. Собственно, и без вороньих перьев все понимали, кто устранил людей, мешающих русам. Но с перьями страха больше. В Матархе многим было известно о Черном Вороне, погубившем на пиру у князя Дира двух его самых ближних бояр. Тот же ган Беленгус рассказывал об этом всем, имеющим уши. А вот теперь тень Навьего мира накрыла и его.
– Обадия знает о перьях? – спросил Карочей.
– Известие о смерти князя и гана ему привез гонец из Матархи, а вместе с известием и два этих пера.
– Чтоб он провалился, этот Рерик, – вздохнул Карочей. Конечно, князь Сагал не был ему ни сватом, ни братом, но смерть повелителя Матархи многое могла изменить в Тмутаракани. К власти могли прийти недоброжелатели кагана и, с помощью русаланов, изгнать из таманских городов и крепостей хазарские гарнизоны.
– Боготур Торуса крепко сидит на границе радимецких земель, – спокойно продолжал Жучин. – После гибели Горазда боготуры там стали полными хозяевами.
– Не в радимичах дело, Ицхак, и не в таманцах, – покачал головой Карочей. – Пока мы не разгромим Русаланию, неприятности у нас будут случаться то там, то там.
– Каган Обадия думает так же, – кивнул головой Жучин. – Он хочет сам возглавить поход.
– А вот это зря, – запротестовал Карочей. – Если с Обадией случится несчастье, то с кем мы останемся – с Ханукой?
– У Хануки есть сын.
– Такой же пьяница, как и его отец. От худого семени не бывает хорошего племени, Ицхак.
– А что ты предлагаешь?
– Обадия должен жениться, ибо от Рахили у него уже не будет детей.
– Наш Закон запрещает многоженство.
– Значит, жена будет одна, но способная рожать. Что такое человеческая жизнь, Ицхак, если речь идет о судьбе Хазарии? В конце концов, несчастная женщина потеряла обоих своих сыновей, разве может нежное сердце вынести такую потерю?
– Ты страшный человек, скиф.
– А ты, Ицхак? На наших с тобой руках столько крови, что еще одна смерть не изменит отношения к нам небес.
Рахиль умерла через пять дней, и это явилось еще одним страшным ударом для кагана Обадии, только что похоронившего сына. Жучин почти возненавидел скифа, давшего такой страшный совет. Ибо Обадия не был настолько глуп, чтобы не понять, кому он обязан обретением свободы от брачных уз.
– Все бесполезно, Ицхак, – сказал каган, глядя на дядьку остановившимися глазами. – Сегодня я видел ее.
– Кого ее? – испуганно переспросил Ицхак.
– Не знаю, – покачал головой Обадия. – Возможно, это была Ярина, а возможно, Рахиль.
– Тебе показалось, каган, – мягко сказал Жучин.
– Показалось не только мне, Ицхак. Мой телохранитель Тарлан умер от разрыва сердца. А старый Сухраб, мой слуга, лишился разума.
Жучин был сбит с толку, тем более что призрака, как вскоре выяснилось, видели многие люди из ближнего окружения кагана, и среди них рабби Иегуда, человек трезвомыслящий и не склонный впадать в панику по пустякам. Вчера он засиделся у кагана, к которому пришел выразить соболезнование по случаю смерти своей племянницы Рахили.
– Но ведь это невозможно, уважаемый рабби, – попробовал возразить ему Жучин.
– Я и сам знаю, Ицхак, что это бред больного воображения, но вся беда в том, что в отличие от тебя я видел этот бред собственными глазами. Это производит впечатление. Большего ужаса я никогда в своей долгой жизни не испытывал.
– Как он выглядел, этот призрак?
– Это была женщина в белом платье с распущенными белыми, как снег, волосами. Я шел по коридору, а она двигалась мне навстречу. Точнее плыла, не касаясь босыми ногами пола. У нее были страшные глаза, Ицхак. И она смотрела этими глазами на меня, словно звала куда-то. Но, видимо, я слишком стар, чтобы бегать за женщинами. У меня подкосились ноги, и я рухнул в беспамятстве. В чувство меня привел каган. Он тоже ее видел и посчитал посланницей Навьего мира.
