– Что, Анечка? Что-нибудь болит?
– Нет.
Ужинали в полном молчании. Аня почти ничего, как обычно, не ела, от ломтика жирного омара ее чуть не стошнило. Зато выпила почти бокал сладкого, терпкого, очень вкусного вина. Егор попробовал кормить ее со своей вилки. Но она с таким умоляющим выражением лица пролепетала: "Ой, пожалуйста, не надо!" – что у него тоже пропал аппетит.
В этот момент скрипач на подиуме поднес ко рту микрофон и торжественно провозгласил:
– Сейчас мы рады приветствовать дорогого гостя из Череповца, который завернул к нам на огонек, – Мишаню Григорьянца, по кличке "Чинарик". Миша, прими в подарок свою любимую мелодию "Маэстро".
За одним из столов поднялся невысокий крепыш с черной угреватой мордой, от которой за версту разило преступлением, широко ухмыляясь, раскланялся на все стороны. Зал жидко поаплодировал. Чинарик на самом деле был известной личностью: недавно его показывали по телевизору, в интервью "Итогам" он сообщил, что собирается на будущий год баллотироваться в губернаторы.
В ответ на довольно ехидный вопрос ведущего, сняты ли с него обвинения в трех заказных убийствах, Мишаня обрушился с такой дикой руганью на Министерство юстиции и на коммуно-фашистов, что пришлось включить рекламу.
– Что я говорил, – обрадовался Егор. – Самая элита.
Только мы с тобой здесь по недоразумению. Ты согласна?
– Да.
– Ты хоть, как меня зовут, помнишь? Ведь ни разу не назвала по имени. Может, не узнала?
– Я не сумасшедшая.
– И кто я такой?
– Мой бывший жених.
На спокойном лице ни смущения, ни волнения, но Егор встрепенулся: какая длинная речь! У него эти ее "да", "нет" уже в ушах навязли, как затычки. На радостях осушил бокал вина.
– Почему же бывший? Не только бывший, но и нынешний. Всегдашний. Хочешь, завтра подадим заявление?
Вообще-то, спешить некуда. Можно подождать немного.
Давай послезавтра, а?
Хотел развеселить, а вышло хуже. Ломким, как слюда, голосом Анечка попросила:
– Не издевайся надо мной, пожалуйста.
У него аж сердце осело.
На сцене начались приготовления к стриптизу, поставили гимнастические стойки с разными приспособлениями, выдвинули несколько высоких пуфиков и узкую кушетку.
– Голых баб хочешь посмотреть? – спросил Егор.
– Нет.
– Тогда посиди минутку, я наверх сбегаю.
– Да.
Он поднялся в номер, надел куртку, для Анечки прихватил теплый плащ, подбитый мехом. Решил ее прогулять по Москве. Из дверей зала понаблюдал за ней.
Анечка сидела за столом прямо и неподвижно, за пять минут не сделала ни одного движения. К ней подходил Володя-официант, о чем-то спрашивал, она что-то ответила, не поворачивая головы.
Егор перехватил официанта по дороге на кухню.
– Володя, о чем говорили?
– С вашей дамой?
– Да.
– Предложил мороженое, ананасовое. Она отказалась.
– И все?
Вышколенный официант изобразил удивление:
– О чем вы, Егор Петрович?
– Ладно, отбой.
Вывел Аню на улицу. Она держала его за руку, уставившись себе под ноги, словно боялась споткнуться.
Вечер стоял удивительный, будто слепленный из чистого снега, небесных чернил и электрического разноцветья. Чуть морозный, томительно-свежий. Возле черного БМВ на стоянке околачивался Гена Пескарь, нанятый порученец.
– Тебе чего? – пробурчал Егор, недовольный.
– Да так, был рядом, заскочил, вдруг чего надо. В номер позвонил, там глухо.
– Давай дальше, не темни.
– Да я что, – Гена смущенно улыбался. – Саня Кудрин интересуется. Встреча отменяется или как?
– Опять двадцать пять… Чего по-пустому базарить?
Будет нужда – сойдемся. Ты натрепал, что у меня бабки крутые, зря, Генчик. Смотри не промахнись.
Налетчик затрясся, растопырил пальцы.
– Падлой буду, Егор. Про бабки речи не было. Что ты номерной, да, предупредил, а как иначе? Я на него ишачу. Ты сегодня здесь, завтра тебя нету. С Саней мы третий год масть держим. Причем место бойкое, обустроенное.
Всякие охотники лезут, как на мед. Ты учти тоже Санины опасения.
– Я проездом в Москве, – успокоил Егор. – Скажи лучше, Гена, ты джентльмен или кто?
– Ну, допустим, – удивился налетчик резкому крену в разговоре. – Чего это меняет?
– Ничего не меняет. Но как-то неучтиво. Я вышел с девушкой на прогулку. Может быть, у нас какие-то свои планы, и вдруг ты появляешься без предупреждения. Так и заикой недолго остаться.
– Понял, извини! – Налетчик расплылся в сладострастной ухмылке, отступил на шаг и канул в темноту, как привидение.
Во все время разговора Анечка стояла неподвижно, будто задремала, но руку Егора держала крепко. Тепло ее маленькой ладошки кружило ему голову.
Он привез ее на Воробьевы горы, чтобы показать ночную Москву с высоты птичьего полета. В двенадцатом часу на смотровой площадке было многолюдно, шумно, будто на свадьбе. Однако, как во всяком нынешнем чумовом веселье, чуткое ухо легко угадывало звуки истерики.
Много накуренной, полупьяной молодежи, группки растерянных иностранцев со своими кинокамерами, тщетно пытающихся понять, куда их занесла нелегкая – на вечернюю экскурсию или в воровскую малину; целующиеся у всех на глазах с каким-то демонстративным азартом представители сексуальных меньшинств; бомжи с черными сумками через плечо; шныряющие под ногами оборванные малолетки-беспризорники, предлагающие любые услуги за мизерный барыш, и ко всему – три или четыре прелестных пони с высокими седлами, в полном унынии катающие по кругу не детей, а гогочущих, ржущих, пьяных молодых дебилов, – все это вместе действовало угнетающе на человека, если он еще не до конца приобщился к западной цивилизации.
Егор засмотрелся на освещенные купола храма, утонувшего в глубине набережной, и ему почудилось, что все вокруг мираж. Это смутное ощущение возникало у него не в первый раз и оставляло в душе горький осадок.
Они стояли у парапета, внизу переливался, светился огнями великий город, и оттуда, снизу, из призрачного волшебного мерцания вместе с ледяными порывами ветра изредка доносились словно глубокие, тяжелые стоны – разве это тоже не сон?
Анечка жалась к нему, как собачонка, боящаяся потерять хозяина.
