На красивом лице Ингеборг появилась игривая улыбка.
– Нет! Ведь я тебя хорошо знаю. Для меня эта история вовсе не сюрприз. Я бы даже была несколько разочарована, если бы ты не сделала этого.
– Так значит, мы с тобой хотим одного и того же?
– Конечно да, но… Роль, которую я буду играть, какая она?
Каролина вынимает рукопись и дает Ингеборг. Она листает ее в полной тишине. Вдруг у нее между бровей появляется морщинка. Она откладывает рукопись.
– Но ведь это же ты?! Как я могу сыграть тебя? Неужели ты это имела в виду?
Ингеборг с удивлением и испугом смотрит на Каролину.
В этот момент раздается стук в дверь, и разговор прерывается. Приходит Арильд.
«Сага, я вдруг поняла, как чувствует себя человек, который был вынужден в течение тысячи лет делать вид, что ничего не понимает в том, что понимает безусловно. Наверно, именно так ты иногда себя чувствуешь по отношению ко мне. Видимо, именно поэтому ты всегда так упрямо молчишь.
Когда вчера вечером в комнату вошел Арильд, что-то произошло. Ты ведь тоже это заметила, не правда ли? Я привыкла к тому, что атмосфера вокруг меня может стремительно меняться, и не чувствую себя застигнутой врасплох, потому что тоже участвую в происходящем.
Все случилось некоторым образом без моего участия.
Началось с того, что я случайно увидела Арильда и Ингеборг в большом зеркале с белой позолоченной рамой, которое висит у меня на стене, – том самом зеркале из Замка Роз, перед которым я обычно репетирую роли и устраиваю сама для себя спектакли. Я не знала, что Арильд и Ингеборг уже видели друг друга раньше. На премьере в театре.
Арильд придержал для Ингеборг дверь, и, по-видимому, они произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Но сейчас они и виду не показали. Во всяком случае, передо мной.
Поэтому я была буквально поражена тем, что увидела в зеркале.
Моего отражения там не было. Были только эти двое, Арильд и Ингеборг. Они не замечали меня. На этот раз я оказалась совершенно вне игры, как будто и не существовала вовсе. Такая роль, как известно, мне не подходит. Я стараюсь из нее как можно быстрее выйти. Но в тот момент мне это даже в голову не пришло.
Настолько сильное впечатление произвели на меня эти двое.
Возможно, если бы я не видела их в зеркале, а просто рядом присутствовала в комнате, то никогда бы не поняла того, что между ними произошло. Ведь они вели себя совершенно обычно.
Но зеркало способно сделать такие пугающие разоблачения. Там, внутри большой белой рамы, все выглядит совсем иначе. Там я отчетливо видела, как Арильд посмотрел на Ингеборг с точно таким же странным блеском в глазах, как когда-то смотрел на меня. А она встретила его глаза таким взглядом, которого я никогда раньше у нее не замечала, полагая, что она на такое не способна.
Но это длилось лишь мгновение, после чего они отвели взгляды друг от друга, перевели их на меня и начали беседу. Спокойными и твердыми голосами. Сначала они обсуждали скрипки. Они оба играют на этом инструменте. И забавно, что они оба называют скрипку «виола». Я отметила это, но поскольку ничего не знаю о «виолах», то я по большей части сидела молча.
Затем они заговорили о чем-то другом.
Но каждый раз, когда я смотрела в зеркало, я замечала, как их взгляды снова и снова встречаются и как время на миг замирает.
Собственно, то, что я видела, и было чудом. Большим чудом.
Такое случается не каждый день. Я должна была быть счастлива за Арильда и Ингеборг.
Но как мне быть счастливой? Ведь я же думаю о Берте…
Конечно, я думаю и об Ингеборг. Ведь снова получается так, что Ингеборг причиняет Берте боль. Берта уже переживала тогда, когда Ингеборг уехала. И вот теперь опять… Конечно, Берта пока ничего не знает. Даже если бы она что-то почувствовала, что тут поделаешь?
Почему на земле не существует чистого и незапятнанного счастья?
Берта – моя сестра, Арильд – мой брат, Ингеборг – моя лучшая подруга… эти трое не должны ранить друг друга…
Сердце мое трепещет. И я ничего не могу сделать, чтобы помочь им.
Но клянусь тебе, что сама никогда не разрешу себе кого-нибудь полюбить. Влюбиться – возможно, но полюбить по-настоящему – ни за что! И ты, Сага, должна мне в этом помочь. Во-первых, у меня нет времени – ведь жизнь у меня всего одна, а во-вторых, мужчины, которого я могла бы полюбить, просто не существует. В этом мое счастье, и хотя радость по этому поводу может показаться лицемерной, от этого она не становится менее искренней.
То же самое, кстати, касается и тебя. Ты все больше и больше оказываешься втянутой в то, что я заварила. Ты замечаешь?
Твоя К.
Р.S. На следующий день. Вечером.
Позавчерашний разговор зашел, как водится, об избирательном праве.
«Как водится» – потому что разговор был всего лишь предлогом.
Напряжение между этой молодой парочкой постепенно все росло и должно было найти какой-то выход.
Вопрос об избирательном праве, разумеется, затронула Ингеборг. У Арильда вряд ли было какое-то целостное мнение об этом. В Замке Роз на такие темы не разговаривают. Да, кстати, и не только там. Для многих в высших кругах человек, который имеет отношение к борьбе за женское избирательное право, словно отмечен неким клеймом. Не всегда, но зачастую.
Участвовать в борьбе за мир, конечно, допустимо, но только не в женском движении. Поэтому Арильд удивил меня. Он не нашел в этом ничего предосудительного.
Во всяком случае, пока Ингеборг излагала свои взгляды.
Я не знаю, насколько искрение они в действительности говорили. Возможно, оба смотрели на эту дискуссию как на состязание в их захватывающей игре, в которой они все время пытались сблизиться друг с другом. И вопреки этому – а может, и благодаря – Ингеборг смогла сказать много по-настоящему важного.
Речь шла не только об избирательном праве. Если бы все было так просто! Это лишь пароль – тот самый ключик к тому, что называется «полноценной жизнью женщины». Но если заглянуть поглубже, этот вопрос касается и многого другого.
На самом деле речь идет о «праве на самих себя», как метко выразилась Ингеборг. О том, как важно для нас обладать этим правом, ведь оно является естественным для всех людей, но не все им наделены.
Говорят, что нужно «выпустить женщину из дома». Или, иными словами, «впустить» женщин в сферы деятельности мужчин. О «разрушении домашнего очага» как следствия того, что мужчины наконец-то согласятся предоставить женщинам избирательное право. И ужас в том, что многие женщины настолько порабощены, что не в состоянии даже услышать, что с ними разговаривают с позиции силы. Они так привыкли к этому, что согласны и дальше позволять обращаться с собой, как с пленницами, согласны, чтобы их и дальше впускали и выпускали – на условиях, выгодных мужчинам. И чтобы когда-нибудь в будущем им, как великую милость, может быть, предоставили бы право голосовать. Они готовы принять это как некий дар, вместо того чтобы завоевать его. Однако избирательное право, как уже было сказано, – это всего лишь символ. А если же мы наконец получим это право, вполне вероятно, что не почувствуем никакой разницы, как мы воображаем себе сейчас, когда его не имеем.
