таким тоном, что к бледным щекам ассистента прилила кровь. Его андрогинная красота расцвела новыми красками. Мой милый мальчик.
Щенок. Маленький и нежный. Как он измучился, как устал без хозяйской ласки. Я протянула руку и запустила пальцы ему в волосы, моля всех богов, чтобы тело не подвело. Мне нужно было закрепить свою власть над этим человеком, чтобы он больше никогда не позволял себе подобного. А если бы он заявился, когда мы тут с Грином…
Мне следует выпроводить его до того, как состоится тот самый разговор. А сейчас я должна указать ему его место. По телу пробежала долгая дрожь, когда Готье глухо застонал, закрыл глаза и позволил мне запрокинуть его голову, обнажив шею, которую я тут же укусила, потом провела по месту укуса языком. Снова укусила. Поцелуй.
— Ты должен был приехать только через неделю. У тебя мало работы? Или я мало тебе плачу?
— Я знал, что ты…
Я поцеловала его, не позволив закончить. Жаль. Почему-то сейчас поцелуи бывшего мужа приносили намного больше эмоций, чем… вот это. Но речь не о моем наслаждении. Кристиан имел надо мной странную власть, власть, которая всегда меня тяготила. А вот Готье — никогда. Он всегда подчинялся мне во всем, отдавая именно то, в чем я нуждалась, то, что я у него забирала. Поэтому, пересилив себя, я впилась в его податливые губы яростным поцелуем, укусила нижнюю. Облизнула верхнюю. Он попытался положить руки мне на талию, перехватывая инициативу и оправдывая собственное стремление к власти, которое я тут же задушила на корню. Оттолкнула. Развернулась и молча ушла наверх. В спальню. Знала, что он пойдет следом. И он пошел — я слышала шаги. Интересно, а секс без желания — это насилие? Почему-то я не могла ему просто сказать нет и закрыть перед ним дверь. Наверное, потому, что этого «нет» не существовало? Я шла плавной походкой, изящно скользя по лестнице, касаясь пальцами перил и то и дело оборачиваясь на Готье, который сохранял дистанцию. Я буду с ним играть. Я продолжу его изводить.
Кого я обманываю? Я приехала в Треверберг только для того, чтобы вернуть себе обожание мужчины, которого я встретила мальчиком, чью невинность забрала, чьи чувства впитала, как сухая губка. Глобально это ничего не изменит. Я навсегда останусь собой.
У двери в спальню я бросила на Готье взгляд через плечо. Он замер. На высоких скулах выступила краска. Я села на край постели, изящно скрестила голени. Он держал в руках что-то, похожее на веревки для шибари. Дыхание прервалось. Он хочет поиграть во взрослые игры.
— Готье, я не в настроении.
— Ты не станешь мне отказывать из-за него.
Голос мужчины прозвучал… опасно. По спине пробежал холодок, волоски на руках встали дыбом. Я задохнулась от удара адреналина, выстрелившего в кровь, и инстинктивно поползла вверх по постели.
— Ты приехал из Марселя, чтобы перепихнуться? Серьезно? Что на тебя нашло?
— Ты. Ты на меня нашла, Анна.
Я ждала взрыва, но он сказал это так спокойно, что мне почему-то стало страшно. И этот страх возбуждал до безумия.
Я легла на подушки.
— Я всегда хотел увидеть тебя беспомощной и покорной, — заговорил Готье, оседлав меня и наклонившись к моему лицу. — Не доминантной женщиной, ради которой я изменил всю жизнь. Не недосягаемой богиней, которой я поклоняюсь. Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне, Анна. — Его холодные пальцы легли на шею, на сонную артерию. Я вздрогнула. — Хочу взять тебя, когда ты не можешь руководить мной. Позволь мне эту малость.
Не открывая глаз, я с трудом кивнула. Зачем я кивнула? Почувствовала, как он оборачивает запястья мехом и поднимает руки к изголовью.
Больной ублюдок.
На глаза легла повязка.
Но тело. Ох, мое тело. Ему это нравилось, хотя разум вопил, что я больше не хочу. Больше так не хочу. И это была бесстыдная ложь.
ПРОШЛОЕ. ГОТЬЕ
Ее тело подо мной как в последний раз. Позволила себя связать, позволила себя взять, позволила себя распять на кресте отгоревшей страсти, которая оставила после себя только пепел и боль.
Я до безумия ее люблю.
Я до безумия ее ненавижу.
Я смотрю в ее лицо — глаза спрятаны под алым шелком, волосы разметались. Я не вхожу в нее, как будто не могу воспользоваться ее слабостью. Меня возбуждает другое. Я приехал сюда, чтобы поговорить, но сейчас понимаю, что разговоры — это тлен и боль. Я приехал для того, чтобы никто и никогда не смог причинить мне боль. Чтобы она не могла причинить мне боль. Чтобы последним, кто целовал ее губы, обнимал ее тело, кто владел ею, был я.
По моим щекам потекли слезы, я зло смахнул их. А потом взял подушку и закрыл ее лицо. Кровь стучала в висках. Ее тело вяло, будто нехотя, дергалось, а я впервые за десять лет чувствовал, как внутри срывается пружина, а тело и душу заполняют ощущения в миллион раз более сильные, чем оргазм.
Глава пятнадцатая
НАСТОЯЩЕЕ. МАРК
Карлин запустил пятерню в слегка отросшие с момента последнего похода к парикмахеру волосы, взбил их и зачесал назад, отведя ото лба непокорные волнистые пряди. Напряжение последних дней трансформировалось в постоянную концентрацию, излюбленное состояние профайлера, из которого он мог продуктивно работать, практически не чувствуя усталости. После допроса и разговора с Баррон он вернулся в кабинет.
На протяжении всего расследования Карлин и Ада тонули в деталях, которые были похожи на разбросанные кусочки витража. Ты понимаешь, что тут есть картина, но не можешь ее собрать, потому что в единую кучу свалились фрагменты разных сегментов витража. Когда Грин сказал, что убийц двое, в голове Марка будто взорвался фейерверк. Такие разные дела, но единая нить в виде удушения и посмертного удара в сердце. Первую и третью жертву не насиловали. На второй и четвертой следы сексуального
