Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
постоянно делились со мной тяжелыми воспоминаниями о своей стране. Несмотря на то, что их завораживало все, что происходит вокруг, им было трудно взглянуть на свои воспоминания со стороны. Нужно учить этому свой разум. На протяжении всей книги я пытался показать, как воспоминания применялись неверно, недостаточно или чрезмерно и сколько чужих воспоминаний, которые можно было бы задействовать, осталось без внимания. Сторонники прогресса обычно полагают, что традиции необходимо стирать из памяти, чтобы создать лучший мир, но память неизгладима, хоть ее и можно на время потерять, поэтому реформированные институты так часто в конечном счете ведут себя подобно тем, что они заменили. Управление памятью – это тоже искусство, которому нужно учиться. Недостаточно просто запоминать: этот ритуал слишком легко становится навязчивой идеей.
Подкрепление памяти воображением – третий фактор – иногда помогало людям преодолеть «пробки» в мозге, но порой приводило к противоположному результату, лишая их возможности когда-либо выбраться из этой путаницы. Воображение издавна считалось опасным. Библия осуждает его как зло (Книга Бытия 6:5), поскольку оно подразумевает непослушание. Даже те, кто хотел освободить человечество от тирании, опасались, что воображение – угроза разуму. Философ Джон Локк (1632–1704), враг всякого догматизма, предостерегал родителей, обнаруживших у своих детей «мечтательную жилку», рекомендуя «душить и подавлять ее, насколько это возможно». Несмотря на то что Локк был снисходительным к человеческим слабостям чахоточным астматиком, проповедовавшим терпимость ко всем, тем не менее он верил, что есть вещи, которые воображению нельзя позволять, – например, воображать, что Бога нет.
С другой стороны, романтики, верившие в воображение, ожидали от него слишком многого. Питая отвращение к прозаической обыденности жизни, они видели в воображении ковер-самолет, способный унести их в неведомые дали, который сделает их богоподобными и позволит проникнуть в тайны Вселенной. С его помощью им действительно приходили видения необычайной красоты, и иногда они думали, что постигли себя, но чаще всего они лишь осознавали то, чего нельзя достичь. Созданные в воображении герои становились трагическими фигурами. Обычно они умирали молодыми или сходили с ума, испытав лишь несколько мгновений невыразимого блаженства.
Воображение по-настоящему освобождало только тогда, когда оно было конструктивным, заключало плодотворные союзы между образами и ощущениями, когда не только растворяло препятствия на своем пути, но и комбинировало их так, чтобы они стали полезными, когда замечало в них уникальное и универсальное. Но есть риск заглянуть глубже поверхностной видимости, догадаться о том, что общего между людьми и ситуациями, придать смысл очевидно бессмысленным событиям или вложить эмоции в непредсказуемые встречи. Невозможно чувствовать себя полностью живым, если не рискуешь, поэтому те, кто отказывается идти на риск, считая, что воображение либо есть, либо нет и с этим ничего нельзя поделать, не решаются жить полноценной жизнью.
Направление мышления определяется интуицией, которая иногда проявляется в гипотезах, а иногда и в суждениях, рождающихся так быстро, что причины их остаются незамеченными. Женская интуиция – не волшебство и не гениальность, а результат пристального внимания к мельчайшим знакам и интереса к невысказанным эмоциям: она одновременно рациональна и загадочна, как диагностика в медицине, она учитывает предыдущий опыт перед лицом неопределенности. Но учиться на собственном опыте всегда нелегко, потому что редко случаются совершенно одинаковые ситуации. Чтобы обнаружить сходство, необходим творческий скачок. Это означает сосредоточиться на фактах, которые обычно остаются без внимания. К сожалению, хотя люди все время размышляют, размышляют, размышляют, играют идеями, мечтают и делают вдохновенные догадки о мыслях других людей, не существует «Камасутры» для ума, где раскрывались бы чувственные удовольствия размышления и было бы показано, как идеи заигрывают друг с другом и учатся взаимодействовать.
«Он много думает, такой опасен»[42], – сказал Шекспир. Предостерегали против размышлений, как и против секса, очень многие. Фрейд тоже придерживался этой точки зрения, когда утверждал, что женщинам неинтересно думать, потому что им запрещено думать о сексе, а он для них важнее всего, поэтому существует «физиологическая глупость женщин» (3 мая 1911 г., речь перед Психоаналитическим обществом Вены). По его мнению, мужчины немногим лучше, потому что они размышляют только с целью удовлетворения эротического желания обладания. Теперь, когда сексистские и милитаристские идеалы уже не вызывают доверия, можно вырваться из порочного круга, когда разум и эмоции попеременно входят в моду и выходят из нее. Говорят, что для тех, кто «чувствует», жизнь – трагедия, а для тех, кто «думает», – комедия. Не обязательно довольствоваться только половиной жизни. Для тех, кто думает и чувствует одновременно, жизнь – это приключение. Делать и то и другое – значит быть гостеприимным по отношению ко всему живому.
Как этого достичь, я сейчас проиллюстрирую на некоторых примерах. В предыдущих главах я пытался показать, как современные проблемы можно объяснить с помощью опыта других цивилизаций. Теперь я перехожу от частного к общему – к барьерам между цивилизациями в целом. Издалека каждая из них выглядит укрепленным замком, устрашающе чужеродным, окруженным рвом. Но в них много окон, из которых выглядывают люди, и с ними можно общаться, какими бы глубокими ни были различия между этими цивилизациями.
Это не первый случай в истории, когда люди думают, что все становится слишком сложно. В Китае эпохи Мин, например, они жаловались, что «небо падает на землю», когда возникло недовольство правительством, разочарование бюрократией, возмущение преступностью, отчаяние из-за голода и беспомощность перед очевидным крахом всех ценностей. Из бесконечного богатства их эмоций я выбираю одну – реакцию Лю Куня (1536–1628), который не упоминается в большинстве книг по истории. Он был мировым судьей и постепенно поднялся до должности помощника главного цензора. Он пытался донести до императора то, что выявила его цензура: «народ питает мятежные мысли» и возмущается тем, что налоги расходуются на излишнюю роскошь. Император не обратил на это никакого внимания. Тогда Лю Кунь ушел с государственной службы и остаток жизни размышлял, на что он способен как личность. «Работа ради славы», заключил он, его не интересует, и титулы перестали впечатлять. «Я – это просто я», – сказал он. Решение всех проблем не входило в его задачу: он сравнивал себя скорее с врачом, который не должен выписывать рецепт заранее, поскольку каждый человек индивидуален. Пока другие люди, разделявшие его недовольство, ходили по деревням, проповедуя возвращение к традиционным ценностям, он пытался сделать что-то более практичное: помогал людям встречаться и сообща трудиться над решением проблем у себя в районе.
Он объясняет свою точку зрения в «Песне о добрых людях», написанной для декламирования неграмотными. «Пропасть» между высшими и низшими классами, а также между отдельными людьми казалась ему «самой губительной для человеческих чувств». Людям нужно было научиться ставить себя на место других, но без иллюзий, потому что каждый человек индивидуален. «Относиться к другим как к себе, осознавая при этом, что другие не должны быть подобны тебе, – вот что такое понимание». Образование не было единственным выходом, поскольку «образованные дети – бунтари». Ничего не ждите от правительственной бюрократии, которая просто зря тратит бумагу и ярко-красные чернила. Не пытайтесь покончить с бедностью с помощью одной только благотворительности, потому что это усугубляет зависимость. Прежде всего осознайте, что «все хорошие люди больны», что с каждым что-то не так: опасно думать, что один прав, а другой нет. Единственное лекарство – «делиться личным опытом». Но «только люди скорбные умом могут делиться болезнями и сопереживать». Если делиться бедами, может родиться чувство общности. Образованные должны не гордиться своим лоском, а «делить житейские трудности с простыми людьми»: достойными уважения их делало только понимание собственных недугов, а не богатство или блестящие результаты экзаменов. Он признавал, что основой любого поступка всегда будет личный интерес отдельного человека, но считал, что это может привести к сотрудничеству и объединению людей, если фиксация на иерархии будет вытеснена принципом обмена информацией. Главной причиной социальной розни были не эгоизм и жадность, а неумение поставить себя на место других людей.
Тогда было принято повышать титул чиновников после их смерти, присваивая
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
