Манины письма, изо всех сил пытался найти себе новых сторонников среди начальства. С этой целью он представил «Декларацию прав рабочего класса», где прекрасно уживались два таких пункта:
«1. Весьма желательна попечительская и деятельная правительственная поддержка всякой частной и общественной инициативы в деле удовлетворения насущных потребностей беспомощной серой массы (школы, чайные, столовые, театры, музыка и пр.).
2. Желательна рассадка наших офицеров в боевых пунктах (…) Секретную агентуру желательно децентрализовать, а филёрскую желательно централизовать»[744].
Маня не преувеличила, написав, что Зубатов обладал тончайшим знанием человеческой психологии. Чем больше он анализировал достижения ЕНРП, тем больше убеждался, что разработанная им теория подрыва революционного движения изнутри подтверждается на практике и что, если насаждать идеи Охранного отделения на нужную почву, они будут приносить желаемые плоды.
Изыскивая пути обработки еврейской массы, Зубатов пришел к выводу, что необходимо издавать популярную литературу на идише. «Из документов, — докладывал он своему начальству, — вы могли убедиться, что, даже горя желанием работать легально, евреям этого сделать нельзя: по-русски еврейская масса не понимает, а жаргонной легальной литературы нет (…). Если усвоить себе твердо, что интересы культуры и революции противоположны, то создание легальной жаргонной литературы, ежедневной и периодической, станет краеугольным камнем в борьбе с массовым революционным движением (…) Если бы министр все это принял, то была бы сделана масса добра (без какой-либо принципиальной политической уступки), а революции нанесен такой удар, какого не в силах сделать самые сильные репрессии»[745].
Зубатов, державший за горло половину России, чувствовал себя всесильным и нередко думал, насколько он умнее и дальновиднее своего начальства. В такие минуты он любил доставать из шкафчика бутылку коньяка, а из небольшого сейфа — личные дела своих агентов и перебирать их, посматривая на фотографии.
Сам он не любил фотографироваться.
10
Гершуни видел перед собой только одну цель: взорвать царский престол. Люди, которых Гершуни подбирал в созданную им Боевую организацию ради этой цели, были готовы на все.
Первым Гершуни выбрал министра народного просвещения Боголепова, который, на взгляд министра финансов графа Витте[746], «держался крайне реакционных взглядов». По настоянию Боголепова, были изданы «Временные правила об отбывании воинской повинности воспитанниками высших учебных заведений, удалявшимися из сих заведений за учинение скопом беспорядков». По этим «Правилам» многих студентов, добивавшихся уменьшения платы за обучение, автономии студенческих союзов и свободы слова, сдавали в солдаты. Боголепов не возражал, чтобы студентов, поднявших бунт в университетах Москвы, Петербурга и Киева, разгоняла конная полиция. Десять студентов были убиты.
Боевая организация Гершуни приговорила Боголепова к смерти. Бывший студент Московского университета Карпович записался на прием к Боголепову и, войдя к нему в кабинет, выстрелом из пистолета тяжело ранил его в шею. Несмотря на все усилия специально выписанного из Берлина знаменитого хирурга, Боголепов скончался.
«Это было первое анархическое покушение; оно было как бы предвестником всех тех событий, которые мы переживали с 1901-го по 1905 год и которые, в другой форме, мы переживаем и ныне…»[747] — писал граф Витте в своих мемуарах.
Вторым Боевая организация приговорила к смерти министра внутренних дел Сипягина[748]. Этот прямо приказал полиции стрелять в ходе подавления студенческих волнений. У студентов нет денег на обучение? Пусть не учатся. Тогда в университетах останутся только студенты из благородных семейств с достатком, и восстановится порядок. Все попытки Зубатова объяснить министру необходимость послаблений студентам, дабы уменьшить смуту среди них, не увенчались успехом: Сипягин не желал обсуждать свои приказы. Сипягина поддержал граф Витте, которому Зубатов успел порядком надоесть своими легальными рабочими союзами, вызывавшими беспрерывные жалобы работодателей.
В Петербурге люди Гершуни проследили маршрут Сипягина в министерство, выяснили, какая у него охрана, какой распорядок дня, какой круг знакомств. Исполнителем операции выбрали студента Степана Балмашова, которого за участие в студенческих беспорядках призвали в армию, что разожгло его ненависть к властям. Поначалу Гершуни сомневался в таком выборе, потому что Балмашов был единственным сыном, а покушение на министра Снпягина было равносильно самоубийству. Гершуни объяснил это Балмашову, но тот не колебался и оставил родителям такую записку:
«Нетерпимые условия жизни нынешней России требуют не только материальных жертв. Они отнимают у родителей самое дорогое, что у них есть — единственных сыновей. Я жертвую собой во имя великого дела, ради облегчения судьбы угнетенных тружеников. Я верю, что это служит мне моральным оправданием за то, что я так жестоко поступил с вами, мои дражайшие родители, которых я бесконечно люблю и уважаю»[749].
Операция была назначена на 2 апреля 1902 года. Со склада, который был оборудован у Гершуни не хуже, чем у охранки, Балмашов вышел в адъютантской форме с плюмажем на блестящем шлеме, придерживая одной рукой саблю, а в другой неся коричневый пакет, запечатанный красной сургучной печатью с двуглавым орлом. В кармане шинели у него лежал заряженный браунинг. Заранее нанятая карета отвезла Балмашова на Фонтанку к недавно отремонтированному Мариинскому дворцу, где размещалось Министерство внутренних дел и заседал Комитет министров.
О том, что было дальше, пишет в своих мемуарах граф Витте:
«Члены комитета начали собираться, приехал Дмитрий Сергеевич Сипягин. В вестибюле к нему подошел офицер, одетый в адъютантскую форму, и протянул руку с пакетом. Сипягин спросил, от кого этот пакет, и этот офицер ответил: от великого князя Сергея Александровича[750] из Москвы. Когда Сипягин протянул руку, чтобы взять этот пакет (…) этот офицер в него сделал несколько выстрелов из браунинга. Сипягин упал (…) Его перевезли в Максимилиановскую больницу (…) Я все время не отходил от Сипягина, и на моих глазах, через несколько часов после покушения, он умер…»[751]
Россия была потрясена. О прошлогоднем убийстве министра просвещения уже успели забыть. А интуицией графа Витте обладали не все, так что для большинства «предвестником» грядущих перемен стало убийство Сипягина, а не Боголепова.
Гершуни хорошо понимал, какой резонанс вызовет покушение на министра внутренних дел. Крестьянский сын, стремившийся к знаниям, выброшен из университета и мстит за гибель десяти студентов. Еще не успели опомниться от убийства царя Александра II[752], и вот вам — убит министр внутренних дел!
Едва оправившись после тяжелого воспаления легких, Толстой написал об убийстве Сипягина великому князю Николаю Михайловичу: «Это так ужасно, эта горячность, ненависть, жажда мести в сердцах людей, но сего не предотвратить, нас ждут еще более грозные несчастья»[753].
Спустя полгода, отвечая на критику, назвавшую «учением слабости» теорию «непротивления злу», Толстой записал в своем дневнике: «И Евреи, казнившие Христа, и теперешние
