именно о жизни. И жизнь стояла на кону.
- Мне говорили, что подобные эксперименты по контролю больше не проводились, – продолжила я. – Как раз около тридцати лет. Кстати, тридцать лет назад умер мальёк Сиора, я думаю, он-то этим и занимался. Вовсе не лечением и не лекарствами, а разработкой средств эффективного контроля скверных властью. Что-то осталось после него, но очень мало. И никто не мог повторить. Наверное, это очень сложно – сделать такую капсулу, чтобы она была почти что незаметной, чтобы организм ее принял, чтобы она держалась заданный срок и всё такое. Но мальёк Сиора был гением, это отмечали все.
А потом появился Эймери Дьюссон. Сын Аморет Дьюссон, с которой у вас была связь, – я посмотрела на мальёка Лайкура, в принципе, уже ничего и никого не боясь. – Возможно, я не права, но мама Эймери и ваша с нею ссора кажется мне единственным поводомт… впрочем, я не хочу никого обвинять. Всё это только гипотезы. В общем, я думаю, что у Эймери тоже стояла такая капсула, только вживили её не в руку, а в ногу. Или ее поставили до вашего разрыва с мальей Аморет, чтобы дать её сыну возможность жить относительно нормальной жизнью, либо после, чтобы иметь механизм влияния на неё через него, этого я не знаю. Но потом малья Дьюссон погибла, а никому не нужный Эймери попал в приют. Пробыл он там недолго и сбежал. Повредил ногу в самом неудачном месте, капсула повредилась тоже – и Эймери начал умирать. После чего он очутился в отделе контроля за скверными, где его начали якобы лечить от болезни Брастерса, схожей по симптомам. Но на самом деле ему давали то, что осталось после экспериментальной программы по контролю тридцатилетней давности.
Подумала и добавила:
- Скорее всего, та самая контролирующая капсула была поставлена Эймери незаконно. Это был акт личной мстительной воли, поэтому информация об этом никуда не просочилась. Эймери был уверен в инфекции Брастерса, возможно, что те сотрудники, которые делали ему инъекции, думали так же. Они не знали, что именно они ему давали. Болезнь Брастерса невозможно вылечить у скверного… но я предполагаю… я надеюсь, эту капсулу – или что там! – можно просто извлечь. И Эймери не умрёт. Он не должен умереть. Я ничем не могу угрожать, ничем не могу подтвердить свои догадки, мне нечего больше добавить. Мальёк Крайтон, мальёк Харимс… мальёк Лайкур, мне… мне нечего больше добавить.
Я встала, не знаю, зачем, может быть, для того, чтобы отойти на пару шагов и посмотреть в их лица разом. Голова, измученная недосыпом и отсутствием пищи, предательски закружилась, я покачнулась, и сенатор Крайтон, резко приподнявшись, схватил меня за руки, не давая упасть. Дурнота чуть отступила. Мальёк Харимс посмотрел на Лайкура, побелевшего, сжавшего зубы.
А вот воздух в комнате похолодел, даже заледенел, лучше любых слов говоря о том, как зол Верховный сенатор.
***
Больше мне ничего не удалось ни сказать, ни услышать: появившийся опять же будто из пустоты сотрудник вежливо, но безапелляционно вывел меня из кабинета, а у меня не было сил сопротивляться, словно моя пламенная речь вытащила из меня все силы. Впрочем, уходить без Эймери отсюда я не собиралась. Мне предложили другую пустую комнату для ожидания, я зашла в неё, взяла стул, спустилась на первый этаж и села у входа. Сотрудник, которому поручили присмотр за юной сумасшедшей малье, посмотрел на меня долгим нечитаемым взглядом, но спорить не стал. Я чувствовала его присутствие, его взгляд, но не обращала внимания. Боролась с внезапно накатившей сонливостью. Думала.
Время шло.
Я думала о том, доехала ли до Фальбурга моя скверная четвёрка, как они там устроились и что будут делать дальше: без денег, без документов... Думала о том, что родители уже явно в курсе о моём исчезновении из Колледжа и о ночных приключениях, ищут меня, волнуются, злятся… и на этот раз небезосновательно. Пожар в библиотеке случился всего-то навсего сегодня ночью, а кажется, что много дней назад. И только вчера мы с Эймери были близки, а я уже безумно соскучилась… Я подтянула к груди одно колено, наплевав на приличия и манеры. Что уж теперь.
Время шло.
Я могла ошибиться в своих догадках по поводу Эймери, в конце концов, я же не ученый. А если даже и нет… вдруг эту самую "капсулу" невозможно извлечь из тела, вдруг это окажется смертельным, вдруг они просто откажутся это делать, сенатор вовсе не обязан продолжать помогать мне… нам. Он узнал правду, накажет, кого следует, за своеволие, а Эймери… какое ему дело до него! А даже если… даже если всё удастся, дар-то ему всё равно сотрут. Это несравнимо со смертью, но я уже содрогалась от страха, боли и неизмеримой жалости. Потерять дар – утратить частичку себя.
Время шло.
Мне некуда было идти, во всяком случае, некуда было идти вот так, одной, и я сидела, скорчившись на жёстком неудобном стуле, иногда вставала и делала несколько шагов вперёд и назад, не зная, тут ли ещё мой соглядатай. Во рту пересохло, но я не решалась попросить воды. В какой-то момент я прижалась затылком к стене, прикрыла глаза, и сознание отключилось.
Проснулась я в темноте и не сразу поняла, где нахожусь. Кажется, я уже не сидела, а лежала, не на полу и не на кровати, а на нескольких соединённых вместе стульях. И кто-то даже подложил мне под голову сложенную валиком ткань.
Свет загорелся слабый, спросонья-то, я приподнялась и увидела высокий силуэт у стены. Сердце заколотилось, но из пересохшего рта слово вырвалось не сразу:
- Эймери?!
Но это был не он, в следующее мгновение я поняла это и сжала пальцы. Рядом со мной стоял Верховный сенатор Корб Крайтон.
Слюна скапливалась во рту неохотно, и я помолчала, пока не смогла выговорить более-менее внятно:
- Вы… у вас же сегодня день рождения у внука, верно? А вы тут задержались… Простите. Простите за всё. Я подвела Армаля, а значит, и вас… А вы тут.
Спрашивать про Эймери я не стала. Страшно, как же мне было страшно. Если Крайтон ждал тут моего пробуждения, если он был один, значит… Значит всё закончилось плохо. И я хотела потянуть минуты, иллюзию того, что всё нормально.
- А я тут, – повторил сенатор. Он, кажется, совершенно не торопился, и это было странно. Ещё как странно! Не мог такой бывалый суровый
