было возможности, единственное, что утешало – хотя слово "утешало" было в данном случае слишком громким – то, что в камере заключения её держали одну. Без сокамерников – или как там называются заключенные. В противном случае она вряд ли дожила бы до нашей встречи.
Коротко остриженная, отчего ее синие глаза на исхудавшем лице казались просто огромными, Делайн смотрела на меня, без улыбки, но и без слёз или отчаяния. Лишенная своего опасного дара почти сразу же после ареста, она казалась невесомой, лёгкой, как гусиный пух. На меня – и на Лажена, которого я заставила пойти с собой, предварительно убедившись, что это не Дикьен под иллюзией. Лажену очень тяжело дался этот поход, но Леа пригрозила заставить по-плохому, и он не стал спорить.
- Хотя бы поцелуй её, идиот, – в своей обычной манере выкрикнула ему вслед Леа. Покосилась на невозмутимую Ноэль, как всегда, с кружкой в руках. – Чурбан!
- Тебя не спросили, – пробурчал Тринадцатый. Иногда я тоже его так называю, хотя теперь подобной традиции в приютах Айваны больше никогда не будет.
Мы, трое, помолчали, а потом Лажен осторожно достал из-за пазухи маленького бурого крысёнка. Делайн сложила ладошки ковшиком и благоговейно приняла нового друга. Я посмотрела на неё, на Лажена с застывшим лицом, на нового Ноля – и вышла в коридор.
Мне казалось, я слышу чей-то далёкий голос, звучащий изнутри моей головы:
Пусть болит у лесной куницы, у дикой птицы, у ежа колючего, у мороза трескучего, у мыша летучего, а у тебя не боли, не коли, под копытом коня в пыли, отпусти печали, пусть ветра их качают, пусть ветра их развеют, до небесного луга, до горящего круга, хоровода соцветий, уноси горе ветер…
Впрочем, нет. Никому не надо боли. Пусть и правда ветер унесёт прочь всё плохое и тягостное.
Обосновавшись в небольшом домике на окраине Флаттершайна, мы с Эймери вскоре навестили мать Лиссы Чайти и рассказали ей о судьбе её единственной дочери. Не буду передавать, каким печальным и горьким был этот разговор. Оставлять пожилую нездоровую женщину в одиночестве было ещё более горько. Спустя несколько дней раздумий, разъездов и переговоров на правах съёма к пожилой малье переехала малья Самптия с кошкой Ксютой. Она платила на редкость небольшую арендную плату, а малья Чайти обрела собеседницу в её лице. И когда несколько месяцев спустя, опять же, не без нашего участия, дом мальёка Реджеса перешел к некогда близкой ему женщине, Самптия забрала с собой свою квартирную хозяйку.
Аннет действительно рассталась с Виританом. "Что в голове у этих девушек, я не понимаю!" – вероятно, хором ворчали мама и Коссет. На мой вопрос о Дикьене, Аннет только фыркнула, и я пожала плечами. Это не было признанием... но и отрицанием – тоже. Что ж, время покажет, что к чему... Бедная малье Айриль! Боюсь, в случае чего принять выбор своей великолепной дочери ей будет куда сложнее, чем моей маме. Я-то себя великолепной никогда не считала. Оно и к лучшему.
***
Эймери встретил меня у выхода из Айванской тюрьмы после свидания с Делайн, обнял. Мы взялись за руки и пошли пешком, куда глаза глядят, не особо заморачиваясь с дорогой.
Наверное, я должна сказать несколько слов о том, как мы живём, но эти слова кажутся мне такими незначительными по сравнению с самой жизнью. Жизнью, в которой у нас есть мы, есть наш уютный дом, есть кошка и даже собака, небольшой камин, большая кровать, множество книг и тёплое одеяло, под которым мы засыпаем вместе и просыпаемся вместе. Есть мои родители, которые не смирились, конечно же, до конца, но так или иначе остались в моей жизни. Есть настоящие друзья, с которыми мы частенько видимся, и которые принимают нас такими, как есть. Есть будущее, которое туманно, но оно уже не так страшит и пугает, как когда-то. В этом будущем у нас, возможно, будут законный брак и признание в обществе… Я надеюсь на это, но не особо страшусь отсутствия чего-то из данного списка.
Самое главное – у нас есть настоящее, в котором я иду, держа своего Эймери за руку. Его слегка отросшие чёрные волосы колышутся на ветру, серые глаза смотрят на меня ласково и иронично. Лето, в котором мы есть. А за летом наступит осень, зима, весна и новое лето.
Эймери легонько целует меня в висок, в кончик носа, а я его – в губы и подбородок.
Солнце светит в глаза.
Я сжимаю его пальцы крепче и ничего, ничего не боюсь.
Конец
