время преподавал в университете. Нужно было жить и кормиться. Когда я уходил из университета, пришло время подумать, где устроить новую базу. Случайно попал в Биарриц и очень рад, что именно там зацепился. Домишко небольшой, но с садом, на склоне горы. Виден океан, все время шумит… Да, да, да…
Я не подвержен самокритике
Наверное, как бегун — я человек длинной дистанции. Женат во второй раз, но уже большой срок. Наши отношения начинались с очень сильного незабываемого романа, мы вместе тридцать лет. И, разумеется, хорошо знаем друг друга. За время так называемого творческого пути моя семейная жизнь никак не изменилась. Мои домашние не особенно считаются с моей известностью. Уважения нет! Как в «Затоваренной бочкотаре» мой персонаж старик Моченкин, дед Иван, все жаловался, что уважения нет. Он писал все время доносы и все время жаловался, что не уважают его родственники. Пишет, пишет человек, старается, а не уважают.
Как только последняя страница дописана, начинается долгий период опущенности вниз. Я переживаю определенную депрессию: не то чтобы свет не мил, но как-то все теряет некоторый интерес, и думаешь, что никогда уже больше не будешь писать, что хватит… Когда высказался, и высказался до конца (каждый раз думаешь, что до конца), и полностью выполнил свою задачу, так что же делать теперь? Следующая-то задача еще не возникла, и возникнет ли? И этот период пустоты очень тяжелый. Потом чего-то ходишь, ходишь, бегаешь, бегаешь, и что-то опять появляется, из глубины выплывает, что-то задуманное много лет назад, что-то забытое.
Я не подвержен самокритике. И, когда работаю, говорю себе: «Старик, ты хорошо пишешь». Или: «Я-то знаю, как ты пишешь…»
Возраст мне не мешает, я его не чувствую, я чувствую только звучание цифры, и это давит. Причем не столько меня, сколько окружающих. Как-то стали ко мне иначе относиться… За эти годы в моем спортивном репертуаре прибыло: йога и баскетбол, в который играю в одиночестве. Из старых привычек: любовь к шумным компаниям, к сборищам в кафе, чтобы музыка лабала и все вокруг базлали. Да, да, да…
Сострадающий эгоист
Немало, немало раз меня называли эгоистом, эгоцентристом. И дома, и вне дома. Ну как писатель может быть не эгоистом? Он же работает в одиночку! Даже в Советском Союзе — это главный источник конфликта между коммунистами и писателем. Коммунисты хотят всех согнать в фаланги, чтобы вместе трудились и вместе отдыхали, а писатель — эгоист, индивидуалист, одиночка. И он, даже преданный партии писатель, он — один всегда. У него развивается эгоистическое чувство мегаломании, он даже, как соцреалист какой-нибудь — Фадеев, например, мнит себя каким-то гением письма и не знаю чего там еще. Восхищается написанной строчкой: «Позвольте мне пожать вам крепко руку, земным поклоном поклониться вам…» «Ну кто же может так еще написать о Сталине?» — с восторгом думает о себе. Это главный источник конфликта.
В принципе каждый человек — эгоист. Всякая тварь — летящая, или ползущая, или бегущая, или плавающая — эгоист. Она, любая козявка, ничего даже, может быть, и не соображая, старается сделать, чтобы ей было лучше. И только человек и близкое к человеку животное (собаки, например) способны жить для других. Но не перечеркнув собственную жизнь! Это называется по-другому: испытывать чувства сострадания и привязанности. Перечеркнуть себя полностью невозможно. Настоящее сострадание — это редкое чувство, редкая акция, и целиком сострадать может только святой: Августин, наверное, или Франциск. Бывает, не понимая истинных причин, мы вдруг испытываем жалость, сострадание. Вот мне дико жаль бродячих собак. И не знаю, что делать, когда бедный пес стоит и «извиняется» за свое существование. Стоит бедный, мокрый, грязный… Ну как помочь? Был бы у меня под Москвой дом, увел бы ну хоть десяток таких собак, вымыл бы всех и накормил. Кстати, к Екатерине все время ластились животные… Она их жалела. Они чувствовали. Испытывать сострадание — это дар Божий. И эгоист способен сострадать. Все остальное привязано к биологии. И все человеческие подвиги, когда ради другого человека — больной матери или мужа — бросается собственная карьера, и это из сострадания. И в этом, как ни парадоксально, тоже есть проявления эгоизма. Жертвующий гордится собой, что он — смог, что он — лучше, что он — отдал. Для многих людей самопожертвование — источник удовлетворения. И все-таки в таком случае — это не совсем чистое сострадание. Да, да, да…
Жить, как бы танцуя свинг
Труднее всего уживаюсь с занудами. Глупость прощаю, она бывает такой милой! Занудство милым не бывает. Занудство — это отрицание карнавала, жизни как карнавала, не обязательно все время беситься в карнавальном смысле, но хотя бы ощущать жизнь как какой-то выпавший тебе разноцветный карнавал — со всеми его подъемами и падениями, воспарениями и упадками… Есть же люди, которые ничего подобного не испытывают, живут монотонно, что-то такое не то и с собой, и с окружающими делают…
Мне очень дороги спонтанные моменты жизни, заводные, джазовые. Жить, как бы танцуя свинг. Даже если твердить себе каждый день: «Ни дня без строчки» — в этом тоже будет доля занудства. Хоть это сказал Стендаль. И у того же Стендаля есть прекрасное изречение: «Несчастлив тот, кто не жил перед революцией». Мы с вами счастливые люди! Мы жили перед падением коммунизма, мы испытали невероятные переживания!
К сожалению, не все, чего жаждал, я успел сделать. Не пошел туда, куда мог… Вот, скажем, не стал яхтсменом. Так хотелось ходить на яхте… Кроме английского, конечно, хотелось бы держать еще пять языков в запасе. Очень жаль. В чем повезло, так это в работе — выбрал именно то, что дает мне колоссальное удовлетворение. Я только хочу, чтобы каждая моя новая книга была еще лучше предыдущей. В писательском мире есть люди, которые не понимают: что вообще делают непишущие? Им это кажется очень странным. Да, да, да…
Беседовала Дина Радбель
