так же, как делали это сто лет тому назад, когда там началось производство сахара8.
Крупные сахарные компании уклонялись от своих законных обязательств, таких как выплата минимальной заработной платы, нанимая субподрядчиков. Такая практика встречала сопротивление со стороны рабочих и профсоюзов, но последним было довольно трудно организовать первых. Во всех «тростниковых поясах» глобального Юга профсоюзы настоятельно требовали у правительств разобраться с заводами, которые нарушали трудовое право, а вину сваливали на посредников, нанимавших рабочих и плативших им9. Однако из-за продвигающейся механизации позиция профсоюзов в этом вопросе становилась весьма уязвимой. Одной только угрозы появления механических жнеек на полях часто хватало, чтобы держать плату работникам на необычайно низком уровне. В результате до недавних пор современных машин на тростниковых полях глобального Юга почти не было видно.
Рубщики тростника, не имевшие ничего, кроме мачете, стали разменным товаром, и условия, в которых они трудились, едва ли отличались от тех, в которых пребывали рабы в XVIII столетии; тысячи страдали от травм и умирали в мучениях от обезвоживания или от почечных колик10. Одним из самых печальных примеров жестокого обращения с работниками, возделывавшими сахарный тростник, стали в XXI веке плантации Доминиканы. С ужасом нужно признать, что отвратительные этнические чистки и массовые убийства, устроенные режимом Трухильо на границе с Гаити в 1930-х годах, были только началом (см. главу 11). В 2007 году, когда Доминикана по-прежнему обладала наибольшей долей американской сахарной квоты, пусть и значительно сокращенной, в США вышли два документальных фильма о жутком обращении с гаитянскими рабочими – и эти картины произвели эффект разорвавшейся бомбы11. Первый, «Цена сахара» (The Price of Sugar), снятый американцем Биллом Хейни, описывал страдания рубщиков тростника в поместьях влиятельной семьи Вичини12. Второй, «Сахарные дети» (Sugar Babies), выпустила Эми Серрано, признанный американо-кубинский режиссер. Рассказав в одном из интервью о дурном обращении с гаитянами, она подвела краткий итог: «Если поранится бык, все сразу же бегут за ветеринаром, но если больно гаитянину, никто и не подумает позвать врача»13. Когда «Сахарные дети» вышли на большой экран в университетском городке Флориды, картину единодушно осудили сахарные дельцы, которых, помимо прочих, представлял посол Доминиканской Республики в США. Впоследствии фильм не допустили до показа на Международном кинофестивале в Майами, и вряд ли этому стоило удивляться, поскольку одним из крупнейших производителей сахара в Доминикане была проживавшая во Флориде семья Фанхуль14.
Насилие и притеснение господствовали на тростниковых полях и в Бразилии. Несмотря на то что в 1985 году в стране закончилось правление военных, длившееся двадцать один год, землевладельцы все еще сохраняли силу и могли противиться земельной реформе, а та ярость, с которой они угрожали лидерам рабочих, заставила профсоюзы усомниться в том, что они могут покончить с несправедливостью в глубинке. Как правило, рабочую силу нанимали при посредничестве empreiteiros (субподрядчиков): они держали рабочих в долговом рабстве, давая нанимателям возможность уклоняться от налогов и получать иные социальные блага. Такая же практика была повсеместной и на тростниковых полях западной Индии, где находился еще один крупный «сахарный пояс»15. И хотя рубщиков больше не били кнутом и не пытали, как когда-то – рабов, они по-прежнему считались «разовым товаром», срок годности которого, как правило, не превышал двенадцати лет. Совсем недавно, в 2008 году, организация Amnesty International заметила, что рабочие, возделывавшие в Бразилии сахарный тростник, жили «в условиях, схожих с рабскими»16.
Если на тростниковых полях глобального Юга и появлялись жатвенные машины, то причиной этому были, как правило, не гуманные соображения, а холодный расчет корпораций, который гласил, что дешевле механизировать работу, чем пойти на уступки работникам. В западной Индии механические жнейки появились на полях только в начале XXI века – рубщики тростника повсеместно и со все большим успехом противились их внедрению, угрожавшего лишить их базовых пособий, завоеванных с таким трудом. Впрочем, по большей части сахарный тростник все равно убирают вручную – причем именно потому, что плата за труд крайне мала17. В Бразилии механизация жатвы развивалась скорее по экологическим соображениям. Масштабное сжигание тростника, призванное ускорить ручную жатву, оставляло весь штат Сан-Паулу под плотной дымовой завесой. Механизация, которую начал президент Фернанду Энрики Кардозу и ускорил его преемник Луис Инасиу Лула да Силва, была представлена как часть «общественного и экологического» договора, заключенного между производителями и правительством18. Понятно, что правительства теперь стремились к радикальным переменам на тростниковых полях, хотя в случае Бразилии к механизации уборки тростника переходили скорее не из-за опасений за жизнь и комфорт рубщиков, трудившихся в жутких условиях, а из-за массовых жалоб на задымление19.
В западной Индии, согласно докладу «Оксфама», нечеловеческие условия труда, характерные для рубки сахарного тростника, так и не изменились. Ужасное положение, в котором сегодня пребывают полтора миллиона сезонных рабочих-мигрантов в Махараштре, остается таким же, что почти пятьдесят лет назад описал Ян Бремен в своем широко цитируемом полевом исследовании, проведенном в Южном Гуджарате. Как отмечал другой автор, плата работникам позволяла семье «продолжить существование лишь на абсолютно животном уровне»20. Сейчас рабочий день все еще длится от двенадцати до восемнадцати часов, и пока мужчины рубят тростник, женщинам приходится носить вязанки весом от сорока до сорока пяти килограммов. Рубщики тростника в Гуджарате и Махараштре никак не могут избавиться от долгового бремени, поскольку им приходится жить на ссуды, выдаваемые под высокий процент в сезон сбора урожая – точно так же, как и пятьдесят лет тому назад21.
Конец сахарной буржуазии?
Как ясно показывает участь фильма «Сахарные дети», семейные предприятия и родственные связи по-прежнему невероятно крепки в современном мире транснациональных сахарных компаний. Колониальная сахарная буржуазия прекрасно приспособилась к новой корпоративной стадии капитализма. Это приспособление началось в конце XIX века, когда мир сахарных дельцов начал сливаться с миром финансовой аристократии посредством вхождения директоров сахарных компаний в те или иные советы. Предводители сахарного и финансового миров принадлежали к могущественным буржуазным семьям, таким как Шпрекельсы, Хэвемайеры, и Морганы. Именно они на пороге XX века взошли на вершину сахарного мира, заняв в нем самое влиятельное положение. В Германии представители знаменитых семей, занимавшихся производством сахара, например семьи Раббетге, тоже присутствовали в советах директоров; а Südzucker, крупнейшая немецкая сахарная корпорация, была представлена в наблюдательном совете финансового конгломерата Deutsche Bank22.
Мировой сахарный бизнес был крайне зависим от личных контактов, и на протяжении большей части XX века в нем доминировало лишь несколько влиятельных семей. Знаменитые фирмы, занятые в сахарной отрасли, – скажем, Tate&Lyle, Spreckels, Czarnikow-Rionda, а также
