вот где подлецы, кризисом пользуются: ломят с православных втридорога в еврах своих. А у нас что? Цены наискромнейшие, в убыток себе работаем, Бога-то ить не забываем!
Государь подошел к мясному прилавку, любуясь розовыми отбивными. Купец за его спиной, ломая ногти, распечатал пачку успокоительного.
– Это что ж свинина-то такая дорогая? – строго спросил август.
– Почему же дорогая, благодетель? – икнул позади купец.
– Да сам не знаю… – сообщил император, почесав затылок под венцом. – Я-то, откровенно сказать, давно не в курсе, почем свинина. У нас в Кремле она бесплатная, бери да кушай. Здорово быть государем… правда, Шкуро?
Граф молодцевато щелкнул каблуками.
– Никак нет, ваше величество, – отчеканил он. – Здорово и клево – это служить своему императору. Другого счастья мы не знаем и знать не хотим!
– Зачет, – довольно кивнул август. – Ну что ж… тогда ты скажи – тут дорого?
– Понятия не имею, государь, – пожал плечами Шкуро. – Я такое говно не покупаю. Затовариваюсь на фермах, где выращивают экологически чистых поросят. Там, кстати, тоже даром отдают… прямо беда какая… боремся с коррупцией, а все бесполезно. Надо сажать тех, кто дает, а не кто берет.
– Чудная мысль! – восхитился император. – Молодец, хвалю. Есть, правда, опасность: чиновники будут брать двойной тариф с взяткодателя, угрожая его следствию заложить. Ладно, если никто не знает цен на свинину, посмотрю-ка я бумаги… из Интернета кой-чего скачал, прихватил с собой.
Купец побледнел, смяв в руках картуз.
– Свиньи-то у нас какие, царь-батюшка, – понес он околесицу. – Первостатейные свиньи. На иную смотришь – не свинья, а прямо министр. Холеная, взгляд умный, копытца чищеные… хоть газету давай читать.
Пресс-секретарь государя, обер-камергер Сандов, больно ущипнул купца за локоть. Тот застыл на месте, глаза дико вращались, как у сломанной куклы.
Лицо пошло красными пятнами – купец был близок к потере рассудка.
– Наценка 120 процентов, – свел брови государь. – Обалдеть можно. Дерете последнюю шкуру с трудящихся… Ничего, я сейчас здесь порядок наведу. Пользуетесь тем, что я загружен проблемами империи – устроили беспредел! Интересно, а колбаса почем? Я помню, она ведь раньше два рубля стоила.
– Батюшка, – убитым голосом произнес купец. – Ей-богу, я даром раздам – выйду на улицу и скажу: православные, бери, что хошь. Скидка «Царская». Только езжай отсюдова, ладно? Принесла ж тебя, отец, нелегкая именно в наш супермаркет. Других рядом полно, с живой осетриной и раками на вес золота, так нет – тебе именно к нам надо заглянуть. Чем я Господа прогневил, милостивец? Только на той неделе свечки в храме пудами жег.
Сандов и Шкуро оттерли купца в сторону, тот упал на руки свиты.
– Охренел от счастья, – объяснил императору граф Шкуро. – Шарики за ролики заехали. Конечно, такая реклама им – соседи обзавидуются.
Неподалеку послышались шум, грохот и крики радости. Охрана с трудом сдерживала натиск груженного покупками человека среднего роста, с коротко стриженной бородой и горящими от восторга глазами. Он воздел руки вверх, падая на колени, – рядом шмякнулись пакеты с молоком.
Государь в испуге вздрогнул – это был известный монархист Леонтий Михайлов, ведущий телепрограммы «Одна ты», посвященной империи.
– Кисуля венценосная, сокол наш ясный, – белугой ревел Михайлов, подползая к царским сандалиям. – Ручечку, дай ручечку поцелую тебе…
Корреспонденты возбужденно защелками фотокамерами.
– Хватит, братец, – поморщился август. – Поднимись, неудобно. Тут пресса.
– Пресса? – страдал Михайлов, поднимая брызги молочных луж. – Пущай снимают, масоны, мать их так… осени ж мя десницею, милостивеееец…
Август нехотя произвел рукой жест благословления. Царские охранники, подняв, утащили Михайлова за полки с кондитерскими изделиями – уборщица по знаку Шкуро молниеносно подтерла с пола разлитое молоко.
– Уфф, – произнес император. – Да что ж это такое? Куда ни зайдешь, везде одно и то же. Приятно, разумеется, что народ так любит монархию. Но как-то они в выражении любви слишком экспансивны. И все чего-то просят. Квартиру, гражданство, на елку в Кремле приехать… будто у них свои елки нигде не растут. Дай волю – скоро червонец начнут до получки одалживать.
Шкуро дипломатично промолчал. По его мнению, август сам перегнул палку, часто разыгрывая всеобщего батюшку. «Вот, скажем, бунт мастеровых против купцов в Пикалево, – думал Шкуро. – Перекрыли дороги, орут – “Царя сюды!” Делов-то, в сущности, на копейку – вызвать ОКОН (отряд казаков особого назначения. – Авт.), чтоб постегали нагайками. А он чего делает? Ввел систему deux ex machina61, или “царь из вертолета”. Садится в вертушку, летит туда и показушно треплет купцов за ухо».
После разборки в Пикалеве дороги стали перекрывать и в Москве – например, если не пришел сантехник. Пару раз августу под телекамерами пришлось ехать с разводным ключом на Домодедовскую закручивать вентиль и менять в кране прокладки.
«Внешне выглядит шикарно, – соглашался Шкуро. – Имидж поправляет, спору нет. Но сколько проблем… Ведь что такое император? Ему лучше показываться народу через парадное крыльцо, чтоб держали под руки бояре, блюли византийское великолепие. А когда царь лезет на прилавок со свининой в супермаркете… это сцена из Comedy Club. Тьфу ты, блядь».
…Государь грозно приблизился к витрине с сырами – главного купца «Перекрестья» в это время отливали водой. Высочайше попробовав сыр, император посетовал на дороговизну и ушел в направлении печенья. Печенье тоже оказалось не по карману – август качал головой, хмурился, доставал калькулятор и что-то считал. Далее царь приценился к стейкам из семги, но остался недоволен их ценой. Купец предстал пред его светлые очи. С бороды скатывались прозрачные капли, мокрые веки дергались.
– Озверел совсем, – укоризненно заметил государь. – Что ж я вижу? Фуа-гра у вас по пятьсот золотых за баночку, белое вино «шато-икем» 68-го года – две тыщи золотых, омары в аквариумах – и вовсе не подступись. Как народу-то завтракать? Ему ж с такими ценами каждую копеечку придется беречь.
– Чего? – неживым голосом переспросил купец. – Народ это не ест.
– Неужели? – растерялся император. – В народе не любят омаров? Купец вновь лишился сознания – он упал столбом не разгибаясь.
Август в глубокой задумчивости вышел из супермаркета. Свита молчала, пытаясь угадать его настроение, прохожие фотографировали царя на мобильники. У метро, невзирая на поздний час, торговала укропом бабушка.
– Почем? – спросил государь, вертя в руках пучок.
– Пять золотых, милок, – угодливо ответила старуха.
– А че так дорого? – сказал император. – Какая у тебя торговая наценка? Небось 200 процентов? Сейчас свою памятку из Интернета посмотрю.
Бабушка сумрачно забрала пучок обратно, плюнула, заковыляла назад. Государь жутко смутился и обратил взор на кавказца с мешком абрикосов.
– Сколько стоит? – буркнул царь, тыкая пальцем в плоды.
– Вааааааааааа, – неопределенно ответил кавказец. – Харощий такой абрыкос, да.
