не ищут никакие теплые края.
— Эх, искупаться охота, — почесал затылок Дамин.
— А что, товарищ лейтенант? — поддержал его Макаренко.
— А как же медведь?
— Далеко не убежит, — заверил сержант. — Вон следы.
Действительно, берегом озера вели следы, четко, как визитные карточки, обозначенные на мелком галечнике…
Купались мы от души. Ныряли, прыгали, разбежавшись, с берега, беззаботно резвились, как дети. Мы словно смывали с себя тяжкий груз вчерашнего неудачного дня. А сверху, с заоблачных вершин, горделиво взирал на наши причуды вулкан, красуясь своим идеально правильным конусом, отороченным снежными барранкосами, словно пышным, гофрированным воротником испанского гидальго, причудливо отраженном в зыбком зеркале озера. И если бы не два юрких, стремительных «мига»-перехватчика, несущих свой неусыпный высотный дозор в голубом весеннем небе, можно было подумать, что эта сказочная страна существует только в нашем шибко пылком воображении.
Нам не надо было ни определяться на местности, ни сверять карту, потому что за нашими спинами, за лесом, возвышалась вершина второго вулкана, и мы находились как бы на одной линии между ними и, стало быть, отмахали уже добрую часть пути. Выйдя на берег в приподнятом настроении, мы решили идти сегодня до упора, как выразился Макаренко, и не делая больших привалов.
Связи с заставой мы ждали с нетерпением. Теперь нам было чем порадовать «Керчь». Да и «Керчь» порадовалась за нас. Правда, для Беседина и на этот раз ничего не было. «Пишут», — сказал Дамин.
День в целом был для нас удачным, и мы, устраиваясь на ночлег в уютном маленьком распадке, куда нас завели медвежьи следы, были в самом радужном настроении, хотя ноги гудели, как чугунные, и до боли ломило плечи. Но то была приятная усталость.
Наш Макаренко — настоящая лесная энциклопедия. Он так подробно изучил все, что оставлял после себя медведь, что к концу дня мы уже знали, и чем он питается, и что любит, и как работает у него желудок.
После ужина сержант собрал остатки пищи и отнес к ручью. Для медведя.
— Зачем ты его сюда приваживаешь? — заметил недовольно Дамин.
— Э-э, какой ты, — покачал головой Макаренко. — Значит, топать за ним топаешь, а харч врозь? В лесу так нельзя. В лесу надо согласно жить.
Макаренко почему-то был уверен, что медведь снова явится к нашему лагерю. И оказался прав.
Ночью повторилась та же история, что и накануне. Только на этот раз меня поднял Беседин. Снова медведь, грузно ступая, ходил вокруг наших костров, правда, на довольно почтительном расстоянии, шумно сопел, вздыхал, потом отошел к ручью и затих. Прелюбопытная получается история, подумал я. Ведь скажешь кому, не поверит. Медведь дорогу указывает да еще и охраняет ночью наш сон. Чудеса!
Утром Макаренко первым делом проверил, на месте ли подкормка. Но у ручья, кроме знакомых медвежьих следов, ничего не было.
— Взял, — обрадовался он. — Теперь мы с ним вроде как квиты. А что, если дать ему имя? Например, Гриша?
— Какая разница, хоть Ваня. Кто его видел, твоего медведя? — равнодушно заметил Дамин, завязывая свой вещмешок.
Действительно, медведь ни разу за сутки не попался нам на глаза, хотя мы постоянно ощущали его присутствие и пользовались, если на то пошло, его бескорыстной медвежьей помощью.
— Пусть будет Гриша, — сказал я и дал команду выступать.
5
Третий день нашего пути прошел без особых волнений. Погода нам благоприятствовала, стояли сухие, чуть продуваемые ветерком, нежаркие дни. Маршрут тоже складывался удачно. Правда, дважды мы теряли след, но вскоре стараниями неутомимого Макаренко все же находили его. Дорога была в общем сносная, в основном шла по распадкам, по кедровому стланику, по невысокому подлеску. Однажды ненадолго окунулась в бамбучные заросли, напомнив нам о былом сражении. Словом, с обязанностями проводника медведь Гриша справлялся неплохо, и ему следовало бы объявить благодарность перед строем, но беда (а может, и наоборот) была в том, что он ни разу за весь день так и не предстал перед нами. И только однажды при переходе из одного распадка в другой как будто мелькнула на крутом косогоре в зарослях кедрача бурая его спина. По крайней мере Макаренко уверял, что видел его.
Все шло хорошо. Но меня не на шутку стали тревожить дела Беседина, которые мы, пребывая два последних дня под крылышком благосклонной фортуны, как-то выпустили из вида. Вот и сегодня ни утренняя, ни дневная связь не принесла для него утешительных известий, и я видел, как помрачнело и без того грустное его лицо, как он еще больше замкнулся в себе, сторонясь наших шуток и наших разговоров. Но чем мы могли помочь ему? Чем? Или ей в такой космически далекой отсюда Астрахани? И все-таки грустно было сознавать, как легко в общей радости забывались чьи-то личные невзгоды…
На отдых мы встали раньше обычного. Пройдено было немало, и следовало хорошенько отдохнуть перед последним, решающим броском к океану. А что он будет последним, никто из нас уже не сомневался. По всему чувствовалась близость большой реки, да и карта говорила о том же. Похоже было, что «астаховская» тропа все же состоится. Только «астаховская» ли? Может, медвежья?
Устроились мы в этот раз не в распадке, как обычно, а в сухом хвойном лесу. Правда, распадок был рядом, но не захотелось снова окунаться в сырость. Разложили все те же три костра треугольником, приготовили ужин и в назначенное время точно вышли на связь с «Керчью». Не сумев справиться с волнением, Беседин отошел от рации и стал расхаживать в сторонке, потрескивая сучьями. Повторив несколько раз позывные, Дамин настроился на волну, и майор Хобока голосом Левитана, торжественно чеканя слова, зачитал радиограмму… У Беседина родился сын! Дамин крутанул громкость на полную катушку, и последние слова нашего начальника гулко разнеслись по всему лесу. А потом мы дружно грянули «Ура!», схватили новоиспеченного папашу в охапку и стали подбрасывать в воздух.
Угомонившись наконец, мы расселись вокруг костра и вскрыли по этому торжественному случаю по банке сгущенки. Шутливо чокнулись ими — за счастливого отца семейства!
— Это у вас второй, если не ошибаюсь? — спросил я у Беседина.
— Да, товарищ лейтенант, второй. Везет мне на парней.
Как-то непривычно было смотреть на улыбающегося Беседина — совсем другой человек. И симпатичный, и моложе, и даже трехдневная борода была к лицу.
— А с какого ты года? — спросил Макаренко.
— Да я дважды отсрочку имел, — снова улыбнулся Беседин. — А вообще молодой — двадцать один пока.
— Далеко пойдешь! — заметил Дамин, потягивая сгущенку из банки. — Что касается меня, то я, братцы, не женюсь лет до тридцати.
