больно, загустевшая кровь неприятно стянула кожу рядом с порезом, и одна мысль о том, что весь путь назад мне снова тащить фонарь, вызывала желание взвыть.
– Могу сотворить для тебя парочку иллюзий, если тебе так хочется. – Кондор поднялся с земли. – Присцилла сказала, что мы должны оставить свечу здесь. А в остальном, да, все. Остается только ждать, явится наш вестник или нет
Он подошел ко мне и протянул руку, здоровую, и я, немного путаясь в собственном подоле, встала, схватившись за нее. Ноги дрожали, как если бы мне пришлось выйти и прочитать стишок перед парой десятков человек: пока ты говоришь, тебе не страшно, но стоит спуститься со сцены вниз, к друзьям, которые тебя ждут, как хочется провалиться сквозь землю. Или ткнуться в кого-то лбом и спрятаться от мира, все внимание которого только что было направлено на тебя.
Именно это я и сделала.
Кондор лишь вздохнул устало и обнял меня – одной рукой.
Наше общее молчание было настолько глубоким, что я слышала все вокруг: как скрипят деревья, как течет вода – рядом у стены бил родник, почему-то так и не замерзший, как слегка потрескивает и шипит свеча. Я повернула голову, чтобы видеть ее: оранжевое пятно в мире, который, казалось, состоит из темно-синего – а потом закрыла глаза.
– Свечи используют как символ огня, как маяки и как универсальный способ отмерить время, – тихо сказал Кондор. – Когда свеча гаснет, наступает событие, которое должно наступить, потому что тебе это нужно.
– Например, некая девица, спящая в твоей комнате, наконец просыпается и начинает паниковать, – ответила я, не открывая глаз. – И хвататься за канделябры.
– Например, так. – Судя по голосу, Кондор улыбался. – Или это может служить сигналом для чего-то другого. Все, что ты пожелаешь, любой смысл, к которому ты сможешь привязать объект. Просто некоторые смыслы слишком универсальны. – Его пальцы скользнули по моему правому запястью к порезу на ладони. Руку тут же окутало приятное тепло. – А другие нужны только для того, чтобы спрятать самое главное. Поэтому я не люблю сложные ритуалы. Вся их сложность – это лишь дым в зеркалах.
Кондор вздохнул еще раз и чуть отстранился.
– Спасибо, – прошептала я и открыла глаза. Пришлось пару раз моргнуть, прогоняя сонливость. – Теперь мне не придется тащить фонарь в одной руке.
Он только криво улыбнулся в ответ и вдруг насторожился, глядя куда-то поверх моей головы с невероятным удивлением на лице.
Я обернулась, почти инстинктивно схватив его за рукав, и точно так же замерла, не поверив в первый момент, что не смогла услышать шаги, которые должны были раздаться так близко, и почувствовать присутствие кого-то еще.
Существо, стоящее в полушаге от нас, откинуло с головы легкий капюшон и тонко улыбнулось, не показывая зубов. Его – или её? – остроскулое лицо в сумерках казалось бледным, как снег, и почти человеческим, но эта улыбка, похожая на порез, почему-то превратила его в гротескную маску.
Я успела только моргнуть, а оно уже переместилось к свече и застыло рядом с ней, наклонившись беспечно, как ребенок, такое же маленькое и хрупкое на вид, и протянуло тонкую руку, которую почти до середины кисти закрывал черный узкий рукав, над все таким же ровным пламенем.
– Я рада видеть тебя, сын воздуха и вод, в добром здравии, – раздался звонкий голос.
Кондор покрепче прижал меня к себе, обхватив за талию, и через секундное промедление ответил:
– Здравствуй, вестница.
Она тряхнула головой. Мне показалось, что ее темные волосы сливались с тканью, из которой была сделана ее одежда, больше похожая на обернувшие ее тело тени, чем на платья этого мира. Вестница медленно и осторожно провела пальцем по камню там, куда капала наша кровь, и подняла взгляд на нас.
– Вас услышали, – сказала она серьезно и, приложив руку к груди, коротко кивнула. – Дети Бранна назвали нездешнее дитя своей и не позволят никому обидеть ее. А кто посмеет, тот будет наказан по законам волшебства Той и Этой стороны. Изнанка приняла клятву. Я свидетель этому.
Она вытянула руку вперед и щелкнула пальцами.
Свеча погасла.
Фонари – тоже.
Сумерки обрушились на нас, тяжелые, как камень, и, кажется, все звуки мира исчезли где-то в них. Я попыталась пошевелиться, но не смогла.
– А теперь, – вестница, или кем она там была, подошла ближе, – я хочу посмотреть на нее. Это мое право, чародей, и моя обязанность. – Она вдруг оказалась прямо передо мной, лицом к лицу, глаза в глаза. Ее губы слабо шевелились, чуть обнажая ряд острых мелких зубов. – Узнать правду и принести ее своему народу, каждому из своих народов, в воду и под холмы, в лесную чащу, в зимние пустоши и в болотные топи. Иди ко мне, дочь человечья. Иди сюда…
Холодные, как вода, очень тонкие и хрупкие пальцы переплелись с моими. Я почувствовала, как Кондор отпустил меня, позволил сделать шаг вперед, и хотя что-то внутри моей головы рвалось назад, к безопасному и знакомому, я шла вперед, широко открыв глаза и словно лишившись своей воли.
А потом те же хрупкие пальцы коснулись моего подбородка, заставляя поднять голову и посмотреть в темные, глубокие, как зимняя ночь, глаза.
То, что смотрело на меня из них, было очень большим и очень старым. Оно было почти как Хозяин Зимы, и, наверное, было им самим – тоже, а еще кем-то другим, мне еще не знакомым. Человеческая часть меня понимала, что лучше ему таким незнакомым и оставаться. Оно отзывалось на множество имен, которые я не знала и не хотела знать, и сейчас смотрело на меня множеством глаз – через глаза вестницы.
Я теперь знала, кто она и зачем она пришла.
Знала, зачем была нужна свеча.
Знала, почему не замерзает родник, бьющий рядом с каменной стеной.
Знала, что эта стена – это та стена, к которой прикасалась моя рука несколько дней назад, но иная, обратная ее сторона.
Знала, что мы не покидали города, но ушли гораздо дальше.
Знала, почему Присцилла так хотела, чтобы мы оказались здесь.
Знала, что не буду злиться на Кондора, который тоже все это знал, но не сказал мне, что будет вот так.
Что все не так просто, и не закончилось в тот момент, когда моя кровь смешалась с его кровью на камне.
Потому что так не должно было быть, и в первую очередь – не должно было быть меня здесь, в этом мире, под этим небом, на этой земле.
Иначе, впрочем, тоже не могло быть,
