давил на это, так что в целом даже не сюрприз, что на выходе его любовь оказалась недостаточно сильной. Но у вас хрестоматийный пример, столетия самой разной разделённой любви. С твоим ангелом наверняка всё сработает…
Я почувствовал в равной мере усталость и раздражение. Проклятая ювелирка, которая все эти годы пугала, завораживала, отвращала и манила, казалась теперь просто куском металла.
Прав был Хелаал: дело не в самом кольце. Дело в том, что за ним стоит.
И у меня нет времени на это дерьмо. У нас ужин, между прочим! Мне ещё надо придумать, чем угостить Атиен. И, говоря об этом…
— Айм, — сказал я. — Если ты веришь, что я своими руками отдам эту дрянь своему ангелу, то просто с ума сошёл. Если ты думаешь, что я согласен проверять таким образом нашу гипотетическую любовь на прочность, то ты спятил вдвойне. Предполагается, что истинная любовь может освободить нас от власти этой гадости? А по каким критериям определяется истинность, стесняюсь спросить? Что бы ты там себе ни думал, а тот человек в кресле действительно любил тебя.
— Это было недостаточно чистое чувство. Возможно, должна быть романтическая подоплёка…
Ну серьёзно?
— Коллега, и ты меня называешь идиотом? Ты же вроде бы не романтик, так откуда этот бред? Любовь — это любовь, романтическая, дружеская или родительская. Она не бывает чистой. Она не измеряется. Она банально или есть, или нет. Но вне зависимости от наличия или отсутствия, я не собираюсь рисковать ангелом. И да, я уверен: для этой дряни, что у тебя на пальце, любовь всегда будет недостаточно чистой, неправильной или ещё что-нибудь. Сила, что стоит за Кольцом, найдёт лазейку, отравит и испоганит что угодно. Я не собираюсь давать ей шанса.
— И из-за этого высокопарного бреда ты откажешься от своей свободы?! — Айм явно был в ярости.
Я мог только посочувствовать.
— Я свободен.
Я сказал — и сам ошефел от сказанного.
Фраза вылетела очень легко. Это должно было быть бравадой и насмешкой, но ощущалось на удивление просто — правдой.
Айм застыл. Его человеческое тело странно дёрнулось, будто вдруг стало ему не по размеру.
Его губы искривились, и он вскинул руку с кольцом.
— Свободен, говоришь? Ты забываешь, что я могу попросту приказать тебе!
— Можешь, — согласился я спокойно. — Можешь приказать, и неподчинение причинит мне боль, уничтожит меня. Но это не изменит моего ответа. Я. Не. Стану. Этого. Делать.
Я выдохнул это — и вдруг с непередаваемым облегчением осознал, что не лгу.
Власть этой дрянной побрякушки велика. Мне ли не знать? И сопротивление причиняет боль. Сопротивление грозит уничтожением. Сопротивление представляется бессмысленным.
Я пробовал сопротивляться раньше, да. Но, если честно, ещё ни разу не был готов пойти до конца.
Ни разу — до этого момента.
Я понял это, и дышать почему-то стало намного легче. Как будто за спиной распахнулись крылья. Как будто я снова над Нилом, и ничто больше не сдерживает моих крыльев, и…
В воздухе что-то загудело, как будто лопнула струна.
Глаза Айма стали огромными и беспомощными, как у ребёнка.
По кольцу побежала тонкая трещина.
Да ладно.
Ну то есть… Да, блин, ладно?! Всё это проклятое время этого было достаточно?! Все эти годы… Это так абсурдно, что хочется кричать, плакать, ругаться, бегать кругами. Но я просто смотрел, судорожно размышляя.
Кольцо не может уничтожить ни раб, ни господин.
Я — ни то, ни другое.
— Айм, — позвал я хрипло, — дай мне эту дрянь.
Он подчинился беспрекословно, глядя на меня так, как будто впервые увидел.
Что уж там, не так уж удивительно. Я тоже себя впервые увидел.
Металл казался обычным настолько, что почти оскорбительно. Я покачал головой, всё ещё не веря — и смял его в пальцах.
41
***
Атиен
*
С Варифиэлем было что-то не так.
Если подумать и вспомнить, то “что-то не так” с ним было все последние годы — просто, не имея воспоминаний о прошлых жизнях, я не имела шанса этого заметить.
Теперь, даже несмотря на то, что моя память ещё перепутана, а личности перемешаны внутри, как яичница-болтанка, я всё же ясно вижу: Железный Ангел ослабел. В глазах его, в движениях, в выражении появилось нечто от загнанного в угол зверя, который уже понимает, что убежать не получится. Я слишком часто в своей жизни видела это выражение, чтобы его не узнать.
Это наводило на мысли.
Я отмахнулась от стальных перьев, подивившись тому, как легко мне это удалось. Сила отражений дрожала под ногами, напитывала меня так щедро, что это почти озадачивало. Да, я, разумеется, пользовалась навыками в том числе и из прошлой жизни, но всё же…
Что-то изменилось.
В воздухе, в энергиях, в тенях рождается что-то новое. И я не уверена, нравится мне это новое или нет — но жизнь никогда не спрашивает. Она просто приходит.
Позже я должна буду обдумать это очень пристально, но прямо сейчас у меня есть проблема, чтобы решить.
— А мне ведь даже показалось, что я смог сделать из тебя истинного ангела, — сказал Варифиэль. — Но, очевидно, эта грязь проникла слишком глубоко в твою сущность.
Он звучал так, как будто почти сожалел.
И он даже, возможно, действительно верил, что сожалеет.
Я тихо вздохнула.
Воплощение за воплощением, жизнь за жизнью Варифиэль убивал меня… Хотя нет, неверная формулировка. Он никогда не делал этого своими руками, но каждый раз становился причиной моей смерти, прямо или косвенно. В каждой из жизней он был врагом, кошмарной тенью, которая управляла множеством марионеток.
В каждой из моих жизней отблеск стальных перьев значил смерть.
И раз за разом он становился всё ближе.
Всё время моей ангельской жизни он был учителем, напарником, опорой. Он лгал мне, и он послал меня на смерть; он же, впрочем, спасал мне жизнь и вполне искренне называл своей любимой ученицей.
Возможно, следовало бы спросить “Зачем?”, но я, правду сказать, не хочу знать.
Теперь у нас есть возможность столкнуться лицом к лицу, без разделяющей нас толпы борцов за справедливость, без пропасти, разделяющей всемогущего ангела и слабого, смертного и уязвимого человека…
И теперь, говоря о нас двоих, время для разговоров давно прошло.
— Хороша я или плоха, — сказала я, — грязна или чиста, уже не имеет значения. Между нами всё закончится здесь.
И мы с
