жить без войны и ценить прелести мирной жизни. От сильных подземных толчков пострадали несколько городов, от Алеппо до Хамы. В Апамее рухнул целый бастион. В ноябре и декабре, а также и летом следующего года досталось многострадальному Кипру, христианскому Триполи и мусульманскому Шайзару. В последнем как раз устраивали той в честь обрезания маленького принца. Чем не угодили Аллаху правившие в Шайзаре Мункидиты, сказать трудно, только все представители династии, включая и виновника торжества, оказались погребёнными под обломками дворца. Уцелела лишь принцесса и известный на весь Восток дипломат Узама, который, как всегда, находился в отъезде.
В том же 1157 году тяжело заболел Нур ед-Дин. Воспользовавшись этим, король Бальдуэн вместе с гостем из-за моря, графом Фландрии Тьерри Эльзасским, и Ренольдом Антиохийским в конце года пришли к Шайзару, называвшемуся на языке франков Большая Кесария. Оказалось, что место, как говорится, занято. Шайка ассасинов-отщепенцев захватила полуразрушенный город. Началась осада. Нижний замок, впрочем, сдался легко, скорее всего, не устояла бы и цитадель, однако тут вспыхнула ссора, отдалённо напоминавшая перепалку покойного Серлона де Буанотта и Ангеррана. Мотивы подобного рода конфликтов на удивление просты, суть их сводится к так знакомому всем: «А ты кто такой?!» — «Нет! Это ты кто такой?!»
Обе стороны, как и полагается, были абсолютно правы. Никто не возражал, чтобы завоёванный Шайзар достался графу Фландрии, однако существовал один маленький нюанс, о котором и напомнил Ренольд. Он считал, что поскольку Мункидиты в своё время (ещё при Танкреде) являлись данниками Антиохии, то, значит, и новоявленному властителю их бывшего владения, то есть графу Тьерри, придётся, хочешь не хочешь, принести ленную присягу нынешнему князю Антиохии за свой фьеф.
Тьерри немедленно заявил, что он — граф Фландрии, наследник древнего рода, а потому не станет преклонять колена перед каким-то там незнатным выскочкой. Бальдуэну не осталось ничего другого, как снять осаду. Однако распускать войско было жалко (зря, что ли, собрались?), и все трое, захватив попутно руины Апамеи, направились к Гарену, который сдался после мощного обстрела из катапульт в феврале тысяча сто пятьдесят восьмого года.
Город получил один из рыцарей Тьерри, Ренольд де Сен-Валери, который и сделался вассалом князя Антиохии.
IX
— О мой Аймерайх! — воскликнула Клара, бросаясь на шею своему повелителю. Далеко не юный монсеньор вовсе не казался блондинке некрасивым или уродливым, как могли бы оценить святителя Антиохии другие женщины. — О мой милый, мой великий Аймерайх! Теперь, теперь настаёт наш час! Кончаются наши страдания, и по воле Всевышнего боговенчанный владыка призовёт наконец к ответу виновника наших бед!
Всё верно. Им немало пришлось перенести в то ужасное лето, когда прямо с пира стражники утащили патриарха в темницу. Неутешная Клариссима пробудилась от короткого, беспокойного, полного кошмаров сна лишь для того, чтобы узнать — явь ещё страшнее. Мало того, что князя церкви подвергли непереносимым мучениям, досталось и его метрессе. На долю Клары выпали не только презрительные насмешки толпы, но и вполне реальные побои и унижения, от которых нельзя было укрыться нигде.
Князь Антиохии послал в дом Эмери своих прислужников, и те без милости били и волочили Клариссиму и её служанок. Последним пришлось изведать на себе буйство плоти бесчинствовавшей солдатни. Лишь саму метрессу минула чаша сия. Не князь, рыцарь, что привёл стражников, пощадил немку. За это она сама отдала ему бережённые драгоценности. Всё остальное брали без счёта княжеским именем. Не гнушались даже с мясом рвать из ушей серьги у всех дворовых девиц и женщин. Словно бы везде шёл праздник, и только здесь, в доме патриарха, на который Господь за какие-то грехи наслал древних язычников, гонителей христиан, царило горе.
Впрочем, подобные вещи в ту пору творились повсеместно. Не то, чтобы каждый день, но, например, проезжавшие воины могли ни с того ни с сего ограбить повстречавшихся им путников. Нередко промышляли откровенным грабежом в собственных землях и бароны и графы. Не следует думать, что происходило это лишь на «диком» Западе или в созданных латинянами на Святой Земле государствах. Напротив, даже хронисты-сарацины, отдавая дань системе отправления правосудия в Утремере, отмечали справедливость выносимых судами решений. (Кстати, устройство Haute Cours и Cours des Bourgeois в Иерусалимском королевстве и Антиохии очень напоминало то, как организованы сегодня «гран жюри» в большинстве стран Запада).
Вместе с тем то, что сотворил с патриархом Ренольд, — явный произвол. Однако подобное случалось не только в Антиохии[118].
Какие бы безобразия ни творили христианские владыки, они непременно при этом поминали Господа Бога, как бы ссылаясь на него, мол, не я тут главный, а Бог, следовательно, он во всём и виноват, с него и спрос, а не с меня! Ренольд, безусловно, являлся сыном своего времени, Бога он так же, как и все другие, не забывал, по крайней мере, на словах — se Dieu plaist, se Dieu m’ait, то есть, если Богу будет угодно, если Бог поможет мне, милостью, волею Божьей... и так далее, и тому подобное. И вот этот самый Бог решил, что пришло время наказать Ренольда. Во всяком случае, когда Клариссима восклицала своё: «О Аймерайх! О Аймерайх!», она, так же как, впрочем, и сам патриарх, надеялась, что не только власти Ренольда Шатийонского в Антиохии пришёл конец, но и для самого неукротимого варвара настал час подлинного возмездия.
— Надо скорее ехать к императору Бизантиума! — восклицала блондинка. — Вот кто самый великий правитель из всех живущих на земле! Кайзер Мануил! Он — настоящий мужчина. Такой понимает толк в женщинах. Такой мог взять себе в жёны только немецкий женщина!
За десять лет жизни в Заморской Франции уроженка Тюрингии почти совсем утратила германский акцент. Но, когда Клара волновалась, он немедленно напоминал о себе. Сама же женщина, в свою очередь, не упускала случая напомнить избраннику о том, что он сделал правильный выбор, взяв её (в невенчанные, конечно) в жёны. Ведь у самого императора Мануила супруга была не кто иная, как Берта Зульцбахская (в ортодоксальном крещении Ирина)[119].
— Да, моя милая Клара, — проговорил патриарх тихо, но не менее взволнованно. — Да. Наступает наш час. Кошмар заканчивается. Скоро, наверное, можно будет ехать...
Это вот «наверное» ни в коем случае не могло устроить обычно благоразумную и предусмотрительную Клариссиму.
— Уже сегодня! Сей день можно ехать! Я ходила к гадалке, она сказала, что проходят три года, три месяца и три дня, а с ними исполняется мера
