Э.У. Не знаю… тот, чьи произведения продаются.
П.Т. Значит, почти все художники – коммерческие художники, только в разной степени.
Э.У. Думаю, да.
П.Т. Лучший коммерческий художник – тот, у кого продается больше произведений?
Э.У. Не знаю. Когда я начинал, искусство катилось под откос. Фотографы теснили тех, кто рисовал иллюстрации и обложки для журналов. А когда мои заказчики взялись нанимать фотографов, я начал выставлять свои работы в галереях. А еще все занимались оформлением витрин. Это привело меня в другие галереи. Я выставил несколько работ в одной витрине, потом в одной галерее.
П.Т. Можно ли провести параллели с текущей ситуацией?
Э.У. Нет, просто эта тенденция так укоренилась, что в наше время каждый день открывается какая-нибудь новая галерея. Художников стало намного больше, и это просто замечательно.
П.Т. Что сталось с представлением, что искусство должно быть высококачественным?
Э.У. Все это искусство – высококачественное.
П.Т. Вы хотите сказать, что все оно равноценно?
Э.У. Ну-у, да, не знаю, не могу сказать…
П.Т. Вам неинтересно делить его на сорта.
Э.У. Да нет, я просто не могу увидеть, в чем разница. Не понимаю, почему одна работа Джаспера Джонса продается за три миллиона, а другая, ну, допустим, за какие-нибудь четыреста тысяч. Обе эти картины – хорошие.
П.Т. В последние несколько лет состав покупателей ваших работ слегка изменился. Для моих ровесников – тех, кому сейчас от двадцати до тридцати, – вы всегда были более значительной фигурой, чем для поколения коллекционеров, которым сейчас за пятьдесят или за шестьдесят.
Э.У. Ну-у, по-моему, сегодня именно молодые ребята, у которых много денег, покупают произведения искусства.
П.Т. И поэтому состав покупателей ваших работ изменился.
Э.У. Ну да, немножко.
П.Т. Насколько для вас важно сохранять контроль над своим творчеством?
Э.У. Я все время загружен работой с тех пор, как начал… с тех пор, как начал работать как художник. Если я не выставлялся в Нью-Йорке, то работал в Германии или делал портреты.
П.Т. Я вот что имею в виду: когда появляется все больше и больше художников и каждый день открываются новые галереи, меняется само понятие «художник». Художник перестает считаться каким-то совершенно особенным человеком. Возможно, более-менее особенный художник – тот, кто более-менее сохраняет контроль над своим творчеством.
Э.У. Не знаю. Такое ощущение, что в каждом году существует какой-то один художник, художник текущего года. Художники, которые появились двадцать лет назад, никуда не деваются. Не знаю, почему так происходит. А теперешние молодые – это всего один художник в год. Они продолжают присутствовать в художественной среде, они просто не…
П.Т. Несколько лет назад вас ассоциировали с несколькими художниками – с Кенни Шарфом, с Китом Харингом.
Э.У. Мы по-прежнему дружим.
П.Т. Но я никогда не вижу вас ни с кем из героев этого сезона.
Э.У. Не знаю. О них столько писали. Это было здорово. Я теперь фотографирую. У меня фотовыставка в галерее Robert Miller.
П.Т. А в музее Уитни будет ретроспектива ваших фильмов.
Э.У. Да, возможно, будет.
П.Т. Вас это радует?
Э.У. Нет.
П.Т. Но почему?
Э.У. Эти фильмы кажутся лучше, когда о них говорят, а не когда их смотрят.
П.Т. Ваше творчество всегда было весьма разнообразным, словно у Леонардо. Вы живописец, кинорежиссер, издатель… Как вы думаете, это входит в определение слова «художник»?
Э.У. Нет.
П.Т. Не могли бы вы дать мне определение? Что такое «художник»?
Э.У. Я считаю, что любой, кто что-то делает хорошо, – художник. Например, тот, кто хорошо готовит.
П.Т. Что вы думаете обо всех этих молодых художниках из Нью-Йорка, которые сейчас используют образы поп-арта?
Э.У. Они очень даже неплохие.
П.Т. Повторяется то, что было в шестидесятых?
Э.У. Нет, они что-то делают по другим соображениям. Все эти ребята – такие интеллектуалы.
П.Т. А эра панка вам нравилась?
Э.У. Ну-у, она продолжается. Мне всегда кажется, что она закончилась, но она не кончается. У них в Ritz по-прежнему бывают ночи хард-рока. Вы туда никогда не ходите?
П.Т. Нет. Но панк, как и поп-арт, возможно, никогда не уйдет в прошлое.
Э.У. Наверно, да.
П.Т. Как дела в Interview?
Э.У. Неплохо.
П.Т. Бюро тиражного аудита вскоре проведет у вас аудиторскую проверку.
Э.У. Да, они ее уже проводят.
П.Т. И что это изменит?
Э.У. Не знаю.
П.Т. Это поможет привлекать больше рекламы…
Э.У. Ага.
П.Т. Какой у вас сейчас тираж?
Э.У. Сто семьдесят тысяч. Журнал становится все крупнее.
П.Т. Какие журналы вы читаете?
Э.У. Да просто все, которые есть.
П.Т. Вы просматриваете все журналы. А художественные журналы читаете?
Э.У. Ага. Смотрю картинки.
П.Т. Давным-давно, в 1964 году, у вас были неприятности из-за использования чужого изображения. Что вы думаете о правовой ситуации вокруг позаимствованных изображений, о ситуации с авторским правом?
Э.У. Не знаю. Это как бутылка кока-колы: когда ее покупаешь, всегда думаешь, что она принадлежит тебе, что ты можешь делать с ней все, что захочешь. Но теперь ситуация немного изменилась, потому что ты платишь еще и залоговую стоимость бутылки. Сейчас у нас та же проблема с портретами Джона Уэйна. Я не хочу в нее вникать, слишком уж утомительно. Я считаю так: если ты покупаешь журнал, ты платишь за него деньги – он твой. Я не злюсь, когда кто-то присваивает мои работы.
П.Т. Вы ничего не предпринимаете в таких случаях?
Э.У. Ничего. Слегка безумная ситуация возникла, когда какие-то люди стали производить картины и подписывать их моим именем.
П.Т. Как вы к этому отнеслись?
Э.У. Они неправильно делали, что подписывали их моим именем, но в остальном мне все равно.
