— Если ты уйдешь, — выдавила она из себя, — если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.
Он по-прежнему смотрел на жену чужими, прищуренными, налитыми кровью, мертвыми глазами.
— Хорошо, — сказал он, повернулся и пошел прочь.
Она смотрела ему вслед, видя, как он шагает по паркету, поднимает с пола портфель, открывает входную дверь, всматривается в моросящую серость, переступает порог и, не оглянувшись, закрывает за собой дверь.
Анника поставила еду на стол. Позвала детей. Усадила их и велела есть. Она налила детям молока, поставила на стол рис и даже сама немного поела.
— Почему вы так громко кричали? — спросил Калле, и Анника закрыла глаза.
— Мы просто очень устали, — ответила она.
— А где папа? — спросила Эллен.
— Папе надо вернуться на работу, — ответила Анника.
Дети ели плохо, испортив аппетит мороженым. Она не смогла заставить их доесть, отправила смотреть кино, а сама убрала со стола и поставила посуду в мойку.
Движения были резкими, как при ускоренной съемке. Казалось, она не понимала, где находится, совершенно оторвавшись от реальности.
— Мама, — позвал ее Калле, — я устал.
Анника устроилась рядом с ним на диване и усадила себе на колени.
— Наверное, это от ушиба, — сказала она. — Не хочешь лечь спать пораньше?
— Я хочу спать с тобой, мамочка, — сказала Эллен, прижавшись к матери.
— И я тоже. — Калле уютно свернулся с другой стороны.
Анника обняла детей, едва сдерживая слезы.
— Можете спать со мной оба, — сказала она. — Вы хотите?
— А как же папа? — спросила Эллен.
— Папе тоже найдется место, — сказала Анника, взяла детей за руки и стащила с дивана. — Ну, пошли!
Дети улеглись по обе стороны широкой двуспальной кровати, а Анника села между ними и принялась рассказывать им истории, обнимая и баюкая их.
«У меня есть дети, — думала она. — Он не сможет отнять у меня детей».
Когда они уснули, Анника осторожно встала, задернула занавески, вышла из комнаты, плотно затворив за собой дверь, и пошла в детские спаленки.
Эллен — эта трудяга и рукодельница — была целыми днями чем-то занята, вся обстановка в комнате говорила о постоянном движении и неуемной энергии.
Калле был более скрытным, спокойным, любил все раскладывать по полочкам. Анника посмотрела на расставленные ровными рядами машинки.
Она немного прибралась в их комнатах, собрала с пола одежду, рисунки и фломастеры, а когда наклонилась, чтобы подобрать с пола яблочную кожуру и обертку мороженого, на нее вдруг неведомо откуда навалилась отчаянная, безысходная тоска.
«Томас, — думала она, — ведь я тебя так люблю. В самом деле люблю. Прости меня, прости!»
В доме зазвонил телефон. Анника бросила на пол альбом Эллен и побежала вниз. Это он, это он!
Какая же она дура, она просто глупая разрушительница! Мы можем сесть и спокойно поговорить, нам есть что терять.
Она схватила трубку и счастливым, радостным голосом сказала:
— Алло!
— Что ты натворила? — спросил ледяной женский голос.
Кто это?..
— Алло? — переспросила она.
— Это мама Бенджамина. Что ты натворила? Ты угрожала убить моего ребенка?
Ах вот оно что. Анника потерла глаза и прижала ладонь ко лбу.
— Да, — прошептала она, — я это сделала.
Женщина на другом конце провода взорвалась.
— Ты что, совсем с ума сошла? Ты пришла в сад и пригрозила убить маленького ребенка!
— Да, а ты знаешь почему?
— Тебя надо запереть! Изолировать от общества! Тебя нельзя оставлять на свободе.
— Твой сын сбросил моего сына с двухметровой высоты. Ему наложили десять швов на рану, у него сотрясение мозга. Врачам пришлось сделать МРТ, чтобы удостовериться, что нет кровоизлияния в мозг. Твой сын мог убить моего мальчика, но ни тебе, ни твоему мужу нет до этого никакого дела.
— Это не одно и то же, — сказала женщина. — Это не так страшно, как угроза убить ребенка.
— Нет, — устало возразила Анника, опустившись на стул. — Это не так страшно. Знаешь, что на самом деле страшно?
На другом конце провода наступило недолгое молчание.
— Что? — спросила женщина.
— Самое страшное, что я не шутила, — сказала Анника. — И если бы мой сын сделал другому ребенку то же самое, то я надеюсь, что его родители тоже напугали бы его до смерти.
— Этого не может быть, — сказала женщина. Гнев в ее голосе уступил место удивлению. — Ты не можешь говорить это серьезно.
— Могу, — возразила Анника. — И я надеюсь, что ты сможешь объяснить своему сыну, что он поступил плохо. Я знаю, что нельзя было угрожать маленькому мальчику, я сознаю это, но если он снова нападет на Калле, то я за себя не отвечаю.
— Ты же взрослый человек, ты должна подавать детям пример, — сказала женщина, уже не так агрессивно.
— Скажи, что бы сделала ты, если бы Калле так ударил твоего сына, что ему пришлось бы делать МРТ головы?
Женщина помолчала.
— Наверное, я сделала бы то же, что и ты, — наконец призналась она.
— Хорошо, — сказала Анника. — Спасибо.
Она положила трубку и вдруг почувствовала, что ее мир переворачивается.
Кошку замучили в аппарате для стереотаксических операций, из глаза Ларса-Генри торчал гвоздь. Неужели это ты грозилась убить ребенка?
Поднятая рука готового ударить ее Томаса, повязка на голове Калле, молчаливая мольба Боссе в машине, если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.
Она, пошатнувшись, встала и на неверных ногах проковыляла в туалет, где ее вырвало.
Ты придумала себе мир, и всякий, кто с тобой не согласен, — идиот.
Он убивал детей, Анника.
Тяжело дыша, она стояла, склонившись над унитазом. Удары сердца отдавались в висках болезненными толчками.
«Мне надо с кем-нибудь поговорить. Я не могу больше сидеть здесь одна».
Она медленно поднялась наверх, посмотрела на спящих детей, бесшумно открыв дверь спальни. Она прислушалась к их тихому дыханию. Оба крепко спали.
«Он вернется, — подумала она. — Папа обязательно вернется».
Она посмотрела в окно, сдвинув в сторону занавеску. В доме Эббы горел свет. Значит, она вернулась от кузины из Даларны.
Анника показалось, что стены сейчас сойдутся и раздавят ее. Вдруг он не вернется?
