… Мой отказ снимать в СССР «Деревенский дом» не вызвал пока возражений у начальства…
А. Тарковский о съемках «Ностальгии»
Творческое поле деятельности режиссера сужается. Недолгое сотрудничество со Стругацкими в работе над «Ведьмой». Чтение лекций. Встречи со зрителями. Лекции на Высших режиссерских курсах Андрея Арсеньевича, похоже, не вдохновляют, скорее напротив. В начале десятилетия явственно проступает замысел постановки «Искушения святого Антония», вряд ли осуществимый на родине.
И все же режиссер переживает свое нынешнее состояние как преддверие удивительных свершений, которые должны будут радикально изменить его судьбу.
В мае 1981 года Тарковский присутствует на открытии IV съезда кинематографистов. В докладе первого секретаря правления Союза кинематографистов СССР Льва Кулиджанова «О состоянии и задачах советского киноискусства в свете решений XXVI съезда КПСС» упоминается и он, и его «Сталкер» — по разделу научной фантастики:
«Есть еще один фильм, который с известным допуском можно было бы отнести к научно-фантастическим. Это полное иносказаний, сложной символики, трудное для восприятия произведение тем не менее со всей очевидностью подтверждает чрезвычайную одаренность его автора – Андрея Тарковского. Это талант, и, не скрою, досадно, что он работает, что называется, на “элитарную” публику. Какой радостью было бы для нас увидеть новый фильм Тарковского, трактующий важные проблемы современности или истории, волнующий миллионы людей и доступный им…»[215]
Режиссер воспринял сказанное как донос. Хотел выступить, но слова не дали. Расстроился. Разболелось сердце.
Постоянным фоном повседневной личной и общественной жизни в это время пребывает «долгоиграющее» «пробивание» советско-итальянской постановки «Ностальгии», в котором для Тарковского главное — вытащить семью из страны. Приходится вступать в контакт с чиновниками разных уровней. Они становятся все холоднее и агрессивнее. Это пугает. Пробивной Араик связывается с Галиной Брежневой. Дочь генсека обещает поговорить с Леонидом Ильичом насчет Андрея-младшего, но Брежнева на этот момент в Москве не оказывается.
Время заключения контракта все же приближается. Во второй половине июля прилетают итальянцы. Они готовы на все требования Госкино ответить согласием. Но есть проблемы: вместо требуемой суммы РАИ может дать лишь треть ее. Обещаны гарантии в виде 25 миллионов лир, которые останутся в пользу «Совинфильма», если РАИ откажется делать фильм. Контракт должен быть подписан до конца сентября, то есть через два месяца, чтобы уже в ноябре начать работу.
На рубеже 1980-х окружение Тарковского пополняется новым именем. Это Александр Сокуров, которого многие воспринимают как ученика Андрея Арсеньевича, хотя сам Сокуров себя таковым не считает. Как бы там ни было, но именно Андрей, тогда в числе немногих, дал высокую оценку первой большой работе начинающего кинематографиста. Ему довелось посмотреть вгиковский дипломный фильм Сокурова «Одинокий голос человека» по прозе Андрея Платонова. Просмотр происходил едва ли не подпольно. А потом Тарковский часа три беседовал с Сокуровым и Юрием Арабовым, сценаристом фильма. Сокуров был ошеломлен доброжелательной реакцией мастера, поскольку ожидал совсем другого, подготовленный нелестными отзывами о Тарковском. На следующий день Андрей Арсеньевич предложил выступить рецензентом дипломной работы вгиковцев. Сокуров согласился. Но скоро пожалел об этом, поскольку реакция ректора ВГИКа на такую новость была недвусмысленной: «Если этот мерзавец (Тарковский. – В.Ф.) переступит порог нашего вуза, его отлупит охрана!» После этого угроза отчисления, которое Сокурову пообещал еще ранее Сергей Герасимов, стала реальной. Однако Андрей вызвался прикрывать и защищать молодого режиссера. В конце концов именно Тарковский помог ему устроиться на «Ленфильм». С момента первого знакомства с Сокуровым и вплоть до своего отъезда из страны Тарковский общался с ним регулярно.
Сокуров, кстати говоря, был убежден, что Тарковский уезжал не из Советского Союза, а от страшной зависти, которая окружала его в Москве: ему не могли простить мировой популярности и огромного внимания к каждой его картине. И возвращаться, полагал он, Андрею было не к кому: здесь он не имел ни друзей, ни по-настоящему близких людей.
Уже в Риме, приватно беседуя с Глебом Панфиловым по ходу обильных возлияний, Андрей Арсеньевич следующим образом оценивал творчество младшего коллеги:
«…Не знаю, правда, что тебе сказать по поводу его картин, но по поводу одной его картины — она может нравиться или не нравиться, эта картина, имеющая недостатки, но она сделана гением, и это недостатки гениального человека… Посмотри картину, которая называется “Одинокий голос человека ”… Играют у него в том фильме не актеры и даже не любители, а просто люди с улицы. При этом там есть какой-то странный стиль, срез — какие-то странные аспекты, там есть куски, которым я просто, не скрывая, завидую, потому что мне так никогда не снять… Я могу сказать, что в каких-то других сценах я мог бы подняться и выше, но такого я никогда не делал… И вот… я смотрел эту картину… там есть сцена, когда герой убегает из дома и находит его в городе старик отец… Он сидит на базаре, на каких-то автобазах, на помойках, где сбрасывают мясо, за какими-то ящиками… Понимаешь, какие там чудовищные вещи? Настолько натуралистически странные, что уже превращаются в поэзию… И вот… там есть кусок черно-белый, снятый рапидом и… немой!.. Это даже не один кадр. Там четыре гениальных кадра. Глеб, ты знаешь, что только за одну эту картину… Ты помнишь Виго?.. Он сделал две картины, и он уже гений, он остался в веках… Уровень! Ты помнишь“Ноль за поведение”? У Сокурова есть странные вещи, необъяснимые, даже глупые, непонятные вроде. Несвязные… Но… гений! Рука гения…»[216]
