С тобою, нежная подругаИ верный друг,Как цирковые лошади по кругу,Мы проскакали жизни круг.
29
Война. Немцы в бинокль видели золотой купол московской колокольни Ивана Великого и без бинокля – простым глазом – Адмиралтейскую иглу, сверкающую над Ленинградом. Они взбирались на Машук, пытались лечить свои сифилисы в Пятигорске, валялись на ялтинском пляже и мыли в Волге свои мотоциклы. А сегодня мы их моем в Эльбе.
Это – ход истории. Кстати, довольно банальный ход.
Пожалуй, на острове Св. Елены подобная мысль и Наполеону приходила в голову. А раньше того – шведскому королю Карлу XII, ускакавшему из России в Турцию верхом на лошади.
А может быть, эта мысль и не приходила? Вероятно, и Наполеону, и Карлу XII не приходила. Ведь головы-то у них были генеральские. Наполеон, вероятно, наморщив свой лысый лоб, тяжело думал: «Если бы я при Ватерлоо бросил гвардию на левый фланг…» и т. д. А Карл XII грыз самого себя: «Черт побери, дернуло ж меня при Полтаве…» и т. д.
Какой идиотизм!
Голова Адольфа Гитлера меня не интересует.
* * *
Вернувшись из эвакуации, Василий Иванович Качалов зашел ко мне в номер гостиницы «Москва»:
– По стихам, Толя, соскучился. Новенькие имеются?
– Имеются…
– Не почитаешь ли?
– С удовольствием.
По своей всегдашней манере он подпер ладонями гладко выбритые скулы. В тот день я бы не сказал, что они выутюжены горячим утюгом. Война, эвакуация, повторяющееся и повторяющееся воспаление легких – плохой утюг, плохой массаж лица.
Перед тем как заняться стихами, мы, разумеется, поговорили о наших победах на фронте.
Отлично понимая всю необходимость этой кровавой драмы, радуясь сокрушению мерзкого фашизма, я относился к существованию войны в моем веке с неиссякаемой ненавистью, кровно унаследованной от покойного отца. Вообще, невольно приглядываясь и прислушиваясь к себе, то и дело я замечал срывающиеся у меня с языка отцовские словечки, любимую его поговорку, его привычные жесты.
Это прекрасно, что ушедший человек продолжает удивительно жить в оставшемся на земле. Продолжает жить, скажем, в цвете глаз своего сына, а потом внука, в зализах на лбу, в сорок втором номере ботинок. И в мыслях, и в страстях, и во вкусе. И Бог ты мой, как грустно, если человек наперед знает, что ему не в ком жить после своего ухода. Я и врагу своему не пожелаю этого.
– Ну-с, товарищ стихотворец, начали.
Читаю:
От свиста этого мечаПотухМой дух,Как в сквозняке свеча.Осталось стеариновое тело,Которому ни до чего нет дела.
– Следующее.
Читаю:
Наш век мне кажется смешным немножко,Когда кончается бомбежка.
– Следующее.
– «Войне».
Давайте так условимся, мадам;Свою вам жизнь, извольте, я отдам.Но руку – нет, простите, не подам.Пусть нас рассудит время и потомство —С убийцами я не веду знакомства.
– Следующее!
Когда война легла,Как мгла,Когда легла на век мой тенью,Прилично опоздав,И я пришел к высокому презренью.
– Следующее.
– «Эй, человек!..»И человек летит со счетом.И человеку платит этот векС широкой щедростью из пулемета.
– Следующее.
– Неужели?
– Всенепременно.
– И в этот мрак —Живи!Живи, дурак.
– Следующее.
– Есть!
Последнее. Я ставлю душу. Ну!Тасуй-ка и сдавай, насмешливый партнер.Так… Потяну… Еще… Еще одну…Довольно. Хватит. Перебор.
Черт побери, какое невезенье!Я рву и комкаю крапленые листы.Вот так игралось и продулось ты,Мое шизофреническое поколенье.
– Следующее.
