Приказ № 371 начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала М. В. Алексеева о прощальном слове Николая II к войскам{290}
Отрекшийся от престола император Николай II перед своим отъездом из района Действующей армии обратился к войскам со следующим прощальным словом:
«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.
Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.
Твердо верю, что не угасла в наших сердцах беспредельная любовь к вашей Великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий.
Генерал-майор Н. М. Тихменев. Воспоминания
Отъезд Государя, по приказанию из Петрограда, был назначен утром, помнится, в 9 ч., а еще раньше должны были приехать экстренным посланцы Временного правительства. Так сказать, на сборы в дорогу времени Государю совсем не давалось. Однако бесконечная болтовня, произносимых на промежуточных станциях речей, задержала в дороге послов – двух кадет и двух социалистов (последние – по выбору Совета рабочих и солдатских депутатов), и они опоздали.
Около половины одиннадцатого я получил записку, что Государь перед отъездом желает попрощаться с чинами Ставки, чего, как раз и не желали, по-видимому, в Петрограде. Генерал Алексеев просил собраться по возможности всех в 11 час. в помещении Управления Дежурного Генерала. Едва успел я дать знать об этом подчиненным мне и расположенным в разных зданиях учреждениям, как наступило уже время идти. «А Вы не пойдете», – спросил я встретившегося мне ген. К. «Нет, знаете, что же там, – небрежно ответил он мне. – Надо, наконец, решить, какого берега держаться». Нечего или, вернее, бесполезно было отвечать. Я пришел на место собрания одним из последних. Ген. Алексеев был уже там. Это была довольно большая зала, бывшая в мирное время залой заседания могилевского окружного суда. От середины обеих длинных стен залы отходили невысокие балюстрады, оставлявшие между собой широкий проход и отделявшие, в былое время, места для публики от судейских мест. Собравшиеся разместились в несколько тесно сбитых рядов по стенам, вокруг всего зала и по обе стороны балюстрад, образовав, таким образом, как бы восьмерку. В правом верхнем углу этой восьмерки находилась входная дверь. Направо от нее, вдоль по восьмерке находилась входная дверь. Направо от нее, вдоль по поперечной стене зала стали нижние чины – человек около 50–60 – конвойцы, солдаты Георгиевского батальона, Собственного Его Величества сводного пехотного полка, кое-кто из писарей. Налево около двери стал ген. Алексеев. Далее помещались, по очереди, все управления Штаба. Мне пришлось стоять в правом нижнем углу восьмерки, а мои многочисленные подчиненные и путейские чины заняли всю внутреннюю, короткую стену зала. Левее нас, по длинной стене стояли офицеры конвоя, Георгиевского батальона, сводного полка и другие. Правее меня и рядом со мной стоял полевой интендант ген. Егорьев со своими чинами. Настроение в зале было очень нервное и напряженное. Чувствовалось, что достаточно малейшего толчка, чтобы вывести всю эту толпу из равновесия.
Ровно в 11 час. в дверях показался Государь. Поздоровавшись с Алексеевым, он обернулся направо к солдатам и поздоровался с ними негромким голосом, как здоровался в комнатах. «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество», – полным, громким и дружным голосом отвечали солдаты. В газетах того времени мне приходилось читать написанные языком того же времени заметки о том, что «солдаты революционной армии, в сознании чувства своей революционной гордости, презрительным молчанием ответили на обращенное к ним приветствие Николая Романова». Все это есть пошлый вздор, произведение перьев лакеев от революции. Выслушав ответ нижних чинов, Государь быстро направился вглубь залы и остановился в перехвате восьмерки, в нескольких шагах от меня, лицом в мою сторону. Я ясно и до мельчайших подробностей видел его фигуру и лицо. Он был одет в серую кубанскую черкеску, с шашкой через плечо. Единственное изменение заключалось в том, что все военные союзнические кресты, учрежденные во время войны, которые он носил постоянно, были сняты. На груди висел один лишь Георгиевский крест, ярко белевший на темном фоне черкески. Левую руку с зажатой в ней папахой он держал на эфесе шашки. Правая была опущена и сильно и заметно дрожала. Лицо было еще более пожелтевшее, посеревшее и обтянутое, и очень нервное. Остановившись, Государь сделал небольшую паузу и затем начал говорить речь. Первые слова этой речи я запомнил буквально. Он говорил громким и ясным голосом, очень отчетливо и образно, однако сильно волнуясь, делая неправильные паузы между частями предложения. Правая рука все время сильно дрожала. «Сегодня… я вижу вас… в последний раз, – начал Государь, – такова воля Божия и следствие моего решения». Далее он сказал, что отрекся от престола, видя в этом пользу России и надежду победоносно кончить войну. Отрекся в пользу брата вел. кн. Михаила Александровича, который, однако, также отрекся от престола. Судьба Родины вверена теперь Временному правительству. Он благодарит нас за верную службу ему и родине. Завещает нам верой и правдой служить Временному правительству и во что бы то ни стало довести до конца борьбу против коварного, жестокого, упорного – и затем следовал еще целый ряд отлично подобранных эпитетов – врага. Государь кончил. Правая рука его уже не дрожала, а как-то дергалась. Никогда не наблюдал я такой глубокой, полной, такой мертвой тишины в помещении, где было собрано несколько сот человек. Никто не кашлянул и все упорно и точно не мигая смотрели на Государя. Поклонившись нам, он повернулся и пошел к тому месту, где стоял Алексеев. Отсюда он начал обход присутствующих. Подавая руку старшим генералам и кланяясь прочим, говоря кое-кому несколько слов, он приближался к моему месту. Когда он был в расстоянии нескольких шагов от меня, то напряжение залы, все время сгущавшееся, – наконец, разрешилось. Сзади Государя кто-то судорожно всхлипнул. Достаточно было этого начала, чтобы всхлипывания, удержать которые присутствующие были, очевидно, уже не в силах, раздались сразу во многих местах. Многие просто плакали и утирались. Вместе с всхлипываниями раздались и слова: «Тише, тише, вы волнуете Государя». Однако судорожные перехваченные всхлипывания эти не утихали. Государь оборачивался направо и налево по направлению звуков и старался улыбнуться, однако улыбка не выходила, – а выходила какая-то гримаса, оскаливавшая ему зубы и искажавшая лицо; на глазах у него стояли слезы. Тем не менее, он продолжал обход. Подойдя ко мне, он остановился, подал мне руку и спросил: «Это ваши?». Я, тоже сильно волнуясь и чувствуя, что губы у меня дрожат, ответил. В эту же минуту я заметил, что стоявший правее меня ген. Егорьев, человек, как я выше сказал, до крайности нервный, очевидно уже не владея собой вовсе, спрятался за меня, и что Государь его не видит. Тогда я полуобернулся назад, схватил правой рукой Егорьева за талию, выдвинул его вперед и сказал: «Мои… и вот главный полевой интендант». Государь подал ему руку и на секунду задумался. Потом, подняв на меня глаза и глядя в упор, сказал: «Помните же Т., что я говорил вам, непременно перевезите все, что нужно для армии», и, обращаясь к Егорьеву: «А вы непременно достаньте; теперь это нужно больше чем когда-либо. Я говорю вам, – что я не сплю, когда думаю, что армия голодает». Подав руку мне и Егорьеву, он пошел дальше. Подойдя к офицерам своего конвоя, он никому не подал руки, м.б. потому, что он виделся уже с ними утром отдельно. Зато он поздоровался со всеми офицерами Георгиевского батальона, только что вернувшимися из экспедиции в Петроград. Судорожные всхлипывания и вскрики не прекращались. Офицеры Георгиевского батальона – люди, по большей части несколько раз раненные – не выдержали: двое из них упали в обморок. На другом конце залы рухнул кто-то из солдат-конвойцев. Государь, все время озираясь на обе стороны, со слезами в глазах, не выдержал и быстро направился к выходу. Навстречу ему выступил Алексеев и начал что-то говорить. Начала речи я не слышал, так как все бросились за Государем, и в зале поднялся шум от шарканья ног. До меня долетели лишь последние слова взволнованного голоса Алексеева: «А теперь, Ваше Величество, позвольте мне пожелать Вам благополучного путешествия и дальнейшей, сколько возможно, счастливой жизни». Государь обнял и поцеловал Алексеева и быстро вышел.
