ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Свои мемуары, ставшие подлинной классикой жанра, Евгения Гинзбург начинает незабываемыми словами: «Тридцать седьмой год начался, по сути дела, с конца 1934. Точнее, с 1 декабря 1934 г.»{1166} Именно в этот день был убит видный ленинградский партийный деятель С.М. Киров. Его убийство, по мнению многих ученых, послужило непосредственной причиной начала Большого террора{1167}. Несомненно, грандиозная репрессивная кампания конца 1930-х гг. стала результатом целой цепи событий. Среди них Солженицын называет большевистскую революцию как заложившую фундамент сталинизма, в то время как другие авторы считают таковым дореволюционные исторические традиции или «опыт становления» периода Гражданской войны{1168}. Представляется, что точно так же можно смотреть на 1930 г. и хаос, жертвы и разрушения, ставшие следствием коллективизации, как на истоки сталинского террора. Наравне с революцией и Гражданской войной коллективизация сформировала поколение коммунистов, принявших «боевое крещение» в жестоком 1930 г. Прошедшие его и сохранившие при этом веру в коммунизм не могли видеть мир иначе как в черно-белом цвете. Это столь характерное для сталинизма манихейское мировоззрение делило всех на красных и белых, друзей и врагов, революцию и контрреволюцию. В 1930 г. произошло частичное оформление не только мировоззрения 1937 г., но и аппарата репрессий, с помощью которого режим позже принялся очищать страну от врагов. За это время ОГПУ, превратившееся впоследствии в НКВД, отточило методы и приемы проведения различного рода операций и многократно увеличило число своих сотрудников, сформировав множество подотделов, решавших широчайший спектр задач по раскулачиванию, массовым депортациям и распределению кулаков по «спецпоселениям» и промышленным объектам индустриальной империи. Опыт, приобретенный государством в подавлении крестьянского бунта в период коллективизации, определенно лег в основу событий 1937 г. и сказался в последующих зверствах режима.
Влияние коллективизации на эволюцию сталинского государства характеризуется прежде всего степенью его жестокости. Во всех странах наиболее очевидным следствием крестьянских восстаний стало усиление централизации и репрессивной природы государства{1169}. Крестьянский бунт был обречен на провал. Однако говорить об очевидном — значило бы игнорировать суть и значимость этих событий. Сам факт возникновения крестьянского бунта против сталинского режима в период коллективизации, как и множественность причин его провала, является исключительно важным для взаимоотношений крестьянства и государства и образования смешанной сельскохозяйственной системы как результата столкновения двух культур.
Коллективизация стала прямым продолжением пагубной большевистской революции, в результате которой к власти пришли коммунисты, правящие от имени пролетариата, составлявшего меньшинство населения страны. Крестьяне же, составлявшие его большинство, всей душой сопротивлялись последствиям революции. Сталинская коллективизация была попыткой устранить это противоречие, решив ненавистную крестьянскую проблему силой, а на обломках деревни насадив социалистическое общество и новую культуру. Это была кампания по установлению доминирования, которая имела своей целью не что иное, как внутреннюю «колонизацию» крестьянства. Она обеспечила постоянный приток хлеба в закрома государства. Она также позволила советской власти подчинить себе крестьянство с помощью мер жесткого и всепроникающего административного и политического контроля и насильственного включения в доминирующую культуру. Хотя коммунистическая партия публично объявила коллективизацию «социалистическим преобразованием» деревни, в действительности речь шла о противостоянии культур, по сути о гражданской войне между государством и крестьянством, городом и деревней.
Коллективизация представляла серьезную угрозу для образа жизни крестьянства. В ответ все его слои сплотились как особая культура, как класс в самом настоящем смысле, на защиту своих традиций, веры и средств к существованию. Корни сопротивления коллективизации уходили не в какие-то отдельные социальные слои, а в культуру крестьянства, и прибегало оно к тактике, присущей этой культуре. Крестьянское сопротивление пропитывало крестьянскую культуру. Для крестьян, как и для государства, коллективизация была гражданской войной.
Крестьянский взгляд на коллективизацию отчетливее всего проявляется в слухах. Слухи о коллективизации излагались языком Апокалипсиса. Советская власть отождествлялась с Антихристом, который начинает устанавливать свое царство на земле с помощью колхозов. Предупреждения о грядущем возмездии, войне и вторжении вызывали в памяти образы всадников Апокалипсиса. Слухи о падении нравов в колхозе порождали в сознании сельчан нечестивую триаду коммунизм — Антихрист — сексуальный разврат. Слухи, в которых коллективизация ассоциировалась с закрепощением, не всегда носили апокалиптический оттенок; крепостное право служило в них метафорой зла, земного, социального конца света, который, будучи связан с коммунистической политикой коллективизации, превращал коммунистов в помещиков, а революцию 1917 г. — в фарс. Слух был политической метафорой, переворачивающей мир вверх дном, создающей альтернативную реальность, полную символических инверсий. Тем самым слухи подрывали легитимность колхоза, коллективизации и советской власти. Они также служили проявлением коллективного мировоззрения, проекцией народной мысли и отражением политических представлений крестьянства. Мир слухов как ни один другой вид крестьянского сопротивления придавал коллективизации дух и облик гражданской войны.
Крестьяне прибегали к насилию лишь в самом крайнем случае. На атаки со стороны государства они отреагировали применением широкого спектра форм самозащиты. Самой наглядной и опасной из них являлось разбазаривание — уничтожение или продажа скота и прочего имущества, которое считалось воплощением крестьянской «темноты» и дикости. Как акт протеста, саботажа и способ освободиться от имущества, разбазаривание позволяло крестьянам защититься от той угрозы, которую нес их экономическому положению новый режим. Для крестьян, получивших ярлык «кулака», разбазаривание было одним из многих способов смены своего социально-экономического статуса, или самораскулачивания. Последнее включало в себя и другие уловки вплоть до окончательного ухода из деревни. Как разбазаривание, так и самораскулачивание сыграли непосредственную роль в безумной эскалации темпов коллективизации и раскулачивания в начале 1930 года.
Крестьянские общины также обращались к более прямым формам самозащиты, объединяясь для поддержки своих членов, обвиненных в кулачестве и подвергшихся репрессиям. Фраза «У нас кулаков нет» зазвучала по всей сельской местности, когда крестьяне осознали, что термин «кулак» не разделяет их, а, наоборот, служит важным уравнительным инструментом, поскольку на карте стояли интересы всего крестьянства, ведь практически любой мог быть объявлен кулаком. Поддержка или защита кулаков была опасной формой протеста, которая интерпретировалась государством как контрреволюционная деятельность. Когда все прочие методы были испробованы и не дали должных результатов, крестьяне обращались к наиболее традиционным формам защиты — написанию писем и петиций в вышестоящие властные органы. Они писали как за себя, так и за других, как коллективно, так и индивидуально, следуя традиционному мифу о благосклонной центральной власти в попытке восстановить попранную справедливость.
