Я осталась одна из четырех… лишь я. И я хотела уйти туда, к ним.
Светило яркое солнце. Был чудесный день. Можно было купаться, играть в теннис и развлекаться, а мы хоронили Кристофера.
Я старалась не глядеть на его мертвое Лицо, на его закрытые теперь голубые глаза. Я смотрела на Барта, который произносил надгробную речь со слезами на глазах. Голос его доносился до меня откуда-то издалека. Он говорил прекрасно — все те слова, невысказанные Крису при его жизни; слова любви, благодарности и уважения.
— В Библии сказано, — начал Барт проникновенным голосом, которым умел говорить, когда хотел, — что никогда не поздно просить о прощении. Я надеюсь и молю, чтобы мое слово о прощении было услышано. Я молю, чтобы душа его сегодня взглянула на нас с высоты — и простила меня за то, что я не был благодарным и любящим сыном, которого он заслуживал. Отец, которого я отказывался признавать отцом при жизни, несколько раз спасал меня… и вот я стою сейчас здесь, и все мое существо пронизано болью и чувством вины и стыда за то, что так много времени ушло… так много лет, когда я мог сделать его счастливее.
Его темноволосая голова поникла; слезы блеснули на солнце.
— Я люблю тебя, Кристофер Шеффилд Фоксворт. Надеюсь, ты слышишь меня. Я надеюсь, ты простишь меня за то, что я был слеп и не видел, каким замечательным человеком ты был.
Слезы заструились по его щекам. Голос охрип. Люди вокруг тоже заплакали.
Только я стояла с сухими глазами. И сердце мое было высушено.
— Доктор Кристофер Шеффилд отказался носить фамилию Фоксворт, — продолжил он, обретя голос. — Теперь я понимаю, отчего он это сделал. Он был врач, и жизнь его до последнего момента была посвящена людям. Он посвятил жизнь тому, чтобы избавлять людей от страдания; а я, его сын, отказывал ему в праве быть моим отцом. И теперь униженно, покорно и скорбно я склоняю голову перед ним…
Он говорил еще, но я отупела от горя и не слышала.
— Разве он тебя не поразил, мама, своей речью? — спросил меня Джори одним пасмурным днем. — Я плакал и ничего не мог с собой поделать. Он склонился перед ним в раскаянии — он склонился перед лицом огромной толпы! С ним такого еще не бывало. Мы должны отдать ему должное — и верить.
Он умолял меня взглядом поверить Барту.
— Мама, ты должна поплакать. Нехорошо, что ты вечно сидишь и смотришь в пространство. Прошло уже целых две недели. Ты не в одиночестве, помни это. У тебя остались мы. И Джоэл уехал умирать в свой монастырь — вместе с раком, который он себе выдумал. Больше он нам не помешает. Он написал, что не хочет быть похороненным на земле Фоксвортов. У тебя есть я, есть Барт, Тони, твои внуки. Мы все любим тебя, и ты нам нужна. Близнецы давно спрашивают, отчего ты больше с ними не играешь. Не исключай нас из твоей жизни. Ты всегда выходила из каждой трагедии. Вернись к нам и сейчас.
Вернись ко всем нам — но, главным образом, для блага Барта. Если ты сама себя сведешь в могилу, ты погубишь и его.
Для блага Барта… для его блага я осталась в Фоксворт Холле, чтобы жить в мире, который больше не был моим.
Прошло девять одиноких месяцев. В голубом небе мне виделась лишь голубизна ярких глаз Криса. В золоте деревьев я видела цвет его волос. Я останавливалась на улице, как вкопанная, заметив мальчишку, похожего на Криса в его мальчишеские годы. Я оборачивалась на каждого седоволосого, высокого мужчину, надеясь, что вот и он обернется — и окажется, что это мой Крис. Иногда они, действительно, оборачивались, но я опускала глаза: это опять был не он.
Я бродила по лесам и горам, ощущая, что он рядом со мной, но только я не могу его достичь.
Пока я бродила в одиночестве, я поняла, что в нашей жизни не было ничего случайного. Было предначертание — оно сбылось.
Барт изо всех сил старался вернуть меня к действительности, и я старалась улыбаться, даже смеяться, и чувствовала, что он рад моему пониманию — ему всегда этого недоставало.
И все же — кто я теперь и зачем? Барт нашел себя. Я часто сидела одна в большом холле и размышляла.
Я перебирала в мыслях все трагедии, горечь и ярость, патетику и случайности нашей жизни — и, наконец, поняла. Отчего это не пришло в голову всем психиатрам Барта: он просто примеривался к той или иной роли в жизни. Он прошел через несчастливое детство, через ветреную, яростную свою юность, чтобы отбросить все уродство души своей, которое он верил, что существует; и его вера спасла его. Вера в то, что добро должно побеждать зло. Эта вера царила над всей его жизнью. В его глазах, мы с Крисом и были злом.
Окончательно Барт нашел себя в служении Богу и людям. По воскресеньям я включала по утрам телевизор и видела моего сына: он молился за нас, он пел, он стал, наконец, знаменитым евангелистом. Его отточенные слова убеждения вонзались в сознание. Свои деньги и сборы с программ он использовал на нужды проповедничества.
Однажды утром меня ждал сюрприз: на подиум поднялась и встала рядом с Бартом Синди. Она продела свою руку в его руку. Барт горделиво улыбнулся и объявил:
— Моя сестра и я посвящаем эту песню нашей матери. Мама, если ты сейчас видишь нас, ты поймешь, как много значит эта песня не только для нас двоих, но и для тебя.
Вместе, взявшись за руки, они спели мой самый любимый гимн. А я давным-давно махнула рукой на религию, думая, что это не для меня. Ведь среди верующих было столь много ограниченных, жестоких и фанатичных.
И все же, слезы потекли по моим щекам. Я плакала. Впервые после смерти Криса я плакала благодарными слезами — и душа моя отошла от страшной опустошенности.
Барт будто бы искоренил в себе худшую часть натуры Малькольма и оставил только хорошее. Это для того, чтобы был рожден Барт, цвели бумажные цветы на чердаке.
Чтобы был рожден Барт, горели дома, умерла мать, отец… чтобы был рожден проповедник, который уведет человечество с пути разрушения.
Когда программа Барта заканчивалась, я выключала телевизор. Я смотрела только ее.
Строился мемориал в честь моего Кристофера. Он должен был быть назван МЕМОРИАЛЬНЫЙ РАКОВЫЙ ЦЕНТР ИМЕНИ КРИСТОФЕРА ШЕФФИЛДА.
В Южной Каролине Барт учредил грант для молодых юристов, названный ГРАНТ БАРТОЛОМЬЮ УИНСЛОУ.
Я знала, что все хорошее, что совершает Барт, он делает в искупление своей вины перед человеком, который был ему лучшим из отцов. И зная это, я постоянно заверяла Барта, что Крис был бы очень им доволен.
Тони вышла замуж за Джори. Дети обожали ее. Синди стала быстро восходящей кинозвездой и получила голливудский контракт.
Мне же было странно и одиноко жить на этом свете. Я всю жизнь себя отдавала: сначала «моим» близнецам, детям матери, затем — моим мужьям, затем — детям, внукам, и вот впервые я была никому не нужна. Теперь я была лишней на этом свете, как однажды сказал про себя Джори.
— Мама, — однажды поделился новостью Джори, — Тони беременна! Ты даже не представляешь, что это для меня значит. Если родится мальчик, мы назовем его Кристофером. Если девочка — Кэтрин. И не возражай: мы все равно сделаем это.
