Темные невидящие глаза уставились на него. Зубы у парня стучали. Поняв, что тот в шоковом состоянии, Дмитрий влепил ему две пощечины.
— Теперь ты меня слышишь? Немедленно беги домой!
Аксель приложил руку к пылающей щеке. Светловолосый мужчина склонился над ним, пристально глядя в глаза. Он покачал головой, не в силах произнести ни слова и не понимая, почему на человеке, который его спасал, была форма советского офицера.
— Ты знаешь, где живешь? Как тебя зовут?
— Знаю, — без выражения произнес Аксель. — Но мой друг… Я его видел…
Дмитрий сжал зубы. Он потерял свое легендарное самообладание. Никогда раньше, и во время войны, он не испытывал такого желания защитить этих людей. Он впервые видел этого парня, но для него было крайне важно, чтобы тот оказался в безопасности.
— Я знаю, но ты не должен оставаться здесь. Это слишком опасно, ты понимаешь?
Так как юноша не реагировал, он снова встряхнул его.
— Нечего тебе здесь делать. Иди домой. Немедленно. Это приказ, понял? — жестко произнес Дмитрий, хватая его за шиворот, заставляя встать. — Готов? Теперь иди.
Шум толпы снова начал нарастать. Аксель двинулся вперед, держась за стены зданий. Дмитрий удостоверился, что полицейские побежали в другую сторону, однако грузовик также исчез, оставив его одного среди толпы. Страх прошелся холодком по спине.
— Дмитрий! — вдруг раздался женский голос.
Аксель повернулся. Это была его двоюродная сестра, с фотоаппаратом на шее, с расцарапанными коленями и сбитой прической. Она смотрела на мужчину, который спас его, словно на фантом. Тот тоже остановился и уставился на нее. Они не говорили ничего, а просто поедали друг друга глазами. «О Боже, это он, — подумал Аксель. — Мужчина, которого она любит».
Раздались выстрелы. Пули буквально изрешетили тело Дмитрия. Он развернулся вокруг свой оси, прежде чем упасть. Рядом с ним упал смертельно раненный манифестант.
Испугавшись за Наташу, Аксель вышел из оцепенения и почувствовал прилив сил. Не раздумывая, он бросился к ней. Наташа напрасно пыталась сопротивляться, он крепко держал ее за руку и не отпустил бы ни за что на свете. Аксель потащил ее в сторону Бранденбургских ворот, которые возвышались впереди, лишенные квадриги и красного сгоревшего флага. Аксель понял, что он громко кричит от злости и бессилия, но его крик теряется в общем шуме. Он кричал, потому что ему было жаль Фрица, раздавленного советским танком, жаль Наташу, на глазах которой погиб любимый человек, жаль берлинцев, чью надежду на свободу утопили в крови и страхе, жаль всех тех, кто еще будет убит или арестован, потому что они все равно не отступятся и не признают себя побежденными, что бы ни случилось.
Мюнхен, январь 1955
Устроившись на стуле в мюнхенской кондитерской, лицом к окну, через которое хорошо были видны спешащие пешеходы и красивый новый дом на другой стороне улицы, Лили Селигзон терпеливо ждала. Ей не нужно бороться со скукой, читая газету или книгу. Она могла ждать часами, скрестив руки на груди и глядя прямо перед собой. Время от времени она поглядывала на ряд окон служебных помещений на втором этаже, которые были закрыты ставнями, то ли из-за слепящего январского солнца, то ли от стремления работающих там людей укрыться от нескромных взглядов. Она внимательно наблюдала за всеми, кто входил в здание и выходил из него. Дверь с молоточком вместо звонка открывалась часто — доказательство того, что дела предпринимателя Курта Айзеншахта шли как нельзя лучше.
Она позвала официантку и снова заказала кофе со сливками, жалкое подобие того, что она пробовала в австрийском Линце. А особенно хорошо у австрийцев получается крем «шантийи»[39]. Она иногда сердилась на себя за то, что позволяла себе эти небольшие слабости. Когда она доверительно, борясь со скованностью, рассказала об этом своему другу Симону Визенталю, согретая его доброжелательным взглядом, тот усмехнулся, и его тонкие усы при этом распрямились: «Это вкус твоего детства. Ты в этом права, малышка. Не позволяй никому изменять тебя». Его решительность и сила воли позволяли ей чувствовать себя увереннее.
Год назад она прочитала о нем статью в американском журнале. Для нее, молодого адвоката, только что закончившей с отличием учебный курс, это было словно возрождение. В статье говорилось о Еврейском историко-документальном центре, который создал этот человек. Визенталь потерял восемьдесят девять человек близких и дальних родственников, погибших в концентрационных лагерях. Сам он тоже несколько лет был узником Маутхаузена. Освободившись из лагеря, он узнал, что американцы открыли специальное бюро по расследованию военных преступлений, сотрудники которого занимались поисками нацистских преступников, чтобы передавать их в руки правосудия. Без колебания Визенталь предложил Лили свои услуги. У него была прекрасная память, и ему хватило настойчивости. С бесконечным терпением он посещал лагеря перемещенных лиц, опрашивал выживших, записывал названия мест, даты, имена, приметы. Бывший архитектор четко знал, что необходимо для выполнения поставленной задачи. Он не мог позволить себе сантименты. Нужны были доказательства и еще раз доказательства. Его интересовали факты, а не жалобы и сплетни. Люди сами стали обращаться к нему. Конечно, среди жертв были и палачи, доносившие на других палачей. Видя, как эти псы рвут друг друга на части, Визенталь получал удовлетворение. Холодно глядя на них, он иронически называл их «героями», передавая в руки правосудия. «Я глас всех тех, кто не смог пережить этот кошмар», — говорил он, ощущая тяжесть возложенной им самим на свои плечи задачи. Лили пришла поговорить с ним о своих родителях и сестренке. Человек, решивший посвятить свою жизнь поимке убийц ради справедливого суда за каждую из шести миллионов уничтоженных жертв, поддержал молодую женщину. Он оказался тем человеком, который выслушал ее, и это было еще одной из причин жить дальше.
В одном из писем Феликс написал ей, что именно Курт Айзеншахт приобрел Дом Линднер в 1938 году. Это имя стало первой и пока единственной отправной точкой. Она не требовала большего от брата. Это была только ее охота. Благодаря сети информаторов Симона Визенталя Лили удалось отследить путь, проделанный ее родителями до дня, когда проводник, который должен был показать им путь в Швейцарию, был выдан немцам и расстрелян. Она даже нашла его семью. Вдова проводника рассказала, что предателем оказался его друг, который просто не вынес жестоких пыток. «Значит, вот как это было», — подумала Лили. Банальное несчастье, что случалось нередко, неудачное стечение обстоятельств и неправильно выбранный момент, когда ее родители должны были пересечь границу. Она пришла в отчаяние, так как ожидала чего-то более существенного. Ей нужен был настоящий виновник, которого следовало наказать. Такой человек, как Айзеншахт.
Визенталь провел собственное расследование. Айзеншахта, вне всякого сомнения, можно было обвинить в том, что он извлекал материальную выгоду из нацистской системы, закрывая глаза на преступления, о которых просто не мог не знать. Однако он был достаточно ловок и умен, чтобы запачкать свои руки кровью. Он старался держаться на расстоянии от этого адского круга. «Нацистская партия насчитывала десять с половиной миллионов членов, — пояснил Визенталь Лили. — Из них только полтора процента участвовали в совершении преступлений, каждый на своем месте. Другие…» Это не было ни извинением, ни оправданием, но лишь горькой констатацией. Этот человек был достаточно силен, чтобы отлавливать палачей, несмотря на угрозу жизни. Лили не была идиоткой. Она могла уловить различие между насильниками и убийцами, бюрократами, которые посылали людей на смерть, и пассивными свидетелями, этим молчаливым аморфным большинством, низкосортным человеческим материалом, лишенным способности любить ближнего, жалеть и сострадать.
