В то черное воскресенье, когда над миром нависла реальная угроза третьей мировой и все с трепетом ждали, как все обернется, мы все-таки заполнили декларации.
Генри блистал весь день — из-за речи ли пастора или из-за нашей утренней ссоры. Наверное, его долго томили какие-то мысли, ибо он изо всех сил старался не изворачиваться и не отмахиваться от вопросов. Генри-синеаст,[68]который, разумеется, поклонялся Бергману, обратил мое внимание на сцену в фильме «Змеиное яйцо», где комиссар Бауэр допрашивает Авеля о его грехах, и Авель не понимает, как его ничтожная персона может вызывать такой интерес, когда мир объят пламенем. Комиссар Бауэр утверждает, что просто делает свою работу, что хаос царит там, где люди забывают о своей работе. Он старается сохранить островок порядка в безумии двадцатых годов и лишь поэтому не теряет рассудок.
В этой дилемме был какой-то особый смысл, и Генри утверждал, что именно этим мы и заняты: привносим порядок в свой бюджет, свой маленький личный хаос, храним свой островок среди общего Хаоса, который стремится вобрать в себя всех граждан Мира.
Генри считал, что как взрослый человек обязан выполнять свой долг, но не хотел причислять себя к реакционерам с моей и Лео подачи. Мне казалось, что я его понимаю, хоть разговоры о долге и вызывали в моем воображении старые монетки по одной кроне и скаутскую жизнь.
Генри, как обычно, вывесил на кухне расписание на день, намереваясь следовать порядку повседневности, выполнять свои обязанности и хранить островок порядка в хаосе бытия.
В понедельник мы должны были сменить Грегера и Биргера на раскопках, но в подземелье нас ждал сюрприз. Грегер таскал большие коробки с консервами, сухим пайком, одеждой и одеялами. Все эти припасы он относил в пещеру, названную его именем и теперь оборудованную электрическими и керосиновыми лампами.
— Что вы тут, черт побери, делаете? — спросил Генри.
— Это все Биргер, — коротко отозвался Грегер.
— Что — Биргер?
— Это Биргеру пришло в голову. Это он сказал.
— Что сказал?
— Про войну, — так же загадочно продолжал Грегер. — Война!
Постепенно нам все стало ясно: Грегер оборудовал убежище в подземелье. Вскоре пришел Биргер, чтобы проинспектировать работу Грегера. На нем был неизменный плотный жилет: Биргер верил, что Третья мировая может начаться в любой момент — если русского медведя разбудят, он доберется сюда за сутки. Лучше всего позаботиться о защите заранее — а пещера Грегера вполне могла сойти за укрытие: она скрыта от чужих глаз, и в ней хорошая вентиляция.
— Я беру ответственность на себя, — надменно произнес Биргер. — Мы сделаем запасы для десяти человек по меньшей мере на четырнадцать дней. Я принял в расчет и вас троих.
— Окей, парни, — выдавил из себя Генри. — Разбирайтесь сами. — Он пытался соответствовать моменту и говорить серьезным тоном. — Кажется, вы неплохо поработали.
— Когда доделаем, всего будет вдоволь, — заверил Биргер.
— Мы рассчитываем закончить к вечеру, — торжественно заявил Грегер.
— К пяти, — уточнил Биргер. — А потом хоть гори все огнем, мы — выживем! Я отвечаю.
— Отлично, Биргер, — кивнул Генри. — Мы пойдем наверх.
— Идите, — отозвался Биргер, едва ли не отдавая честь, как военный.
Мы поднялись домой, потрясенные увиденным.
— А-по-ка-лип-сис, — произнес Генри в лифте.
Он вспомнил, что мы уже пару дней не видели Лео. Генри хотел сообщить, что он может не беспокоиться: у нас есть место в частном убежище — роскошь, доступная немногим в наши безумные времена.
Но Лео упорхнул в неизвестном направлении, вот уже несколько ночей он не ночевал дома, постель оставалась заправленной. На письменном столе в его комнате лежала черная рабочая тетрадь с набросками к «Аутопсии», над которой он работал уже четыре года, но никак не мог завершить. Теперь в его жизни наступил новый период — как выяснилось, довольно серьезный.
— Ты тоже ничего о нем не слышал? — обеспокоенно спросил меня Генри.
— Ни звука, — сказал я. — Какое-то время назад он сказал, что позвонил Черри. Может быть, и позвонил. Он вроде ей по душе.
— К сожалению, да, — согласился Генри. — Но для него — к счастью. Только бы он не опозорился и на этот раз. Ты не знаешь, каким он бывает. Он бухает, как никто, но ему нельзя пить, и ему это известно. От алкоголя у него в голове начинаются разные вредные процессы.
Генри огляделся в комнате Лео, но не нашел ничего, указывающего на то, что Лео пил по-черному.
— Надеюсь, я был не слишком груб с ним? — так же обеспокоенно продолжил Генри. — Как ты думаешь, я был груб?
— Нет, — ответил я. — Если он и впал в депрессию, то потому, что грубы с ним были другие.
— Я больше не могу с ним нянчиться. Но надо, еще немного. Иначе он получит досрочную пенсию, а это самое ужасное. Это его прикончит.
В начале марта стало казаться, что гроза миновала: угрозы Союза оставались угрозами, по крайней мере, насколько было известно нам. Каждый день мы читали, как минимум, четыре газеты, а Генри-бульвардье ходил на Центральный вокзал покупать «Ле Монд», в которой он изредка черпал серьезную информацию. Он читал вслух по-французски, демонстрируя безукоризненное произношение и красивую, мелодичную дикцию. Он мог усладить слух самым удручающим описанием — пожалуй, этим парадоксальным талантом обладает любой музыкант.
Генри-пианист набрал обороты в начале марта семьдесят девятого года — года выборов и Всемирного года ребенка. После непредвиденных препятствий и промедлений мы снова вернулись к прежнему темпу работы и следовали ежедневному расписанию, вывешенному в кухне, с точностью до минуты. Выплаты из наследства поступали регулярно, как и гонорары, и мне удалось получить новый аванс, который спас меня, как искусственное дыхание.
Когда миновал срок сдачи рукописи, издатель Франсен набрался храбрости и позвонил мне, чтобы узнать, какого черта я делаю, и сообщить, что это похоже на нарушение условий договора. Я получил уже почти пятнадцать тысяч, но не мог ответить ничего, кроме того, что настали нелегкие времена, холодные и суровые, и что в такие времена дела продвигаются медленно. Он не очень хорошо понимал, что я имею в виду, но мне все же удалось выбить отсрочку в пару недель — для доработки деталей. Даже сюжет не был разработан до конца, но об этом я молчал. В корректуре предстояло сделать немало исправлений.
Как-то в начале марта закончилась оккупация квартала Йернет — это событие я немедленно запечатлел в своей версии «Красной комнаты». Значительных беспорядков, как в Мульваден, не было, и происшествие получило не слишком широкую огласку. Мы с Генри были уверены, что Лео находился среди своих приятелей в Йернет и теперь вернется домой: полиция опечатала дом, экскаваторы приступили к сносу. Но Лео бесследно исчез. Мы стали беспокоиться: он исчезал и прежде, но на этот раз у нас были плохие предчувствия.
