— Ну разве что Ама. В вас заложена реакция на нее — ваша любовь запрограммирована. В этом плане вы бессильны. Вы уже любите ее и будете любить вечно, даже после ее смерти. В остальном же, если не считать вашего первоначального желания стать гангстером под руководством этого вашего дядюшки, все ваши взаимоотношения с людьми — каждый ваш шаг, каждая задача, которую вы перед собой ставили, каждая дорога, которую вы выбирали — порождены только вами. Пусть вы появились на свет неестественным путем, мистер Райми, пусть в начале своего существования вы в отличие от большинства людей уже были личностью, но человек, которым вы стали, — это тот, кого создали вы сами со дня приезда. Ваше тело создано мной, но душа принадлежит вам.
Моя душа… мое тело…
— А дар регенерации? — спросил я. — Это свойство всех айуамарканцев? Нас что, нельзя ранить потому, что мы нереальны?
Кардинал покачал головой:
— Этот дар — ваша отличительная черта. Другие страдают, чувствуют боль и умирают подобно нормальным людям. Это не обязательно — я властен избавить их от этих мук, — но я предпочитаю делать свои создания как можно больше похожими на людей, чтобы они по возможности не замечали своей необычности.
Ваш дар самоисцеления восходит к моей давней мечте. Я уже сказал, что моя империя должна существовать вечно. Какую эпоху ни возьми, такое никогда не удавалось. Почему? Потому что сильные люди умирают. Каждый лидер умирает, и вместе с ним умирают его власть, его разум, его самообладание. Даже если после него остается сильный наследник, способный передать эстафету следующему поколению, неизбежный исход всего лишь оттягивается на пару десятков лет — ведь наследника сменит другой наследник, того — третий, и так далее, и так далее. С каждой сменой рулевого власть рассеивается, обтрепывается по краям, ослабевают узлы, на которых все держится. И наконец все бесповоротно распадается на части, и от империи остается одно воспоминание. Смерть всегда была той единственной преградой, которую не могли преодолеть ни короли и президенты, ни государства и империи.
Но отныне все по-другому.
Видите ли, я считаю, что нашел способ обмануть смерть. Конечно, я могу ошибаться. Я думал об этом до посинения, и иногда мне кажется, что я прав, а порой я кажусь себе безумцем. Но это, в сущности, не важно. Если я и не прав, ни я, ни вы этого никогда не узнаем.
— Вы на что-то намекаете? — спросил я, заподозрив недоброе.
— Когда я вас создал, мистер Райми — когда я вызвал ваш дух и, обратившись к высшим силам, обрисовал характер необходимого мне человека, — я был очень дотошен. Я пожелал иметь человека, которому не могут причинить непоправимого вреда людские руки и оружие, которого не в силах уничтожить обычный человек, которого можно ликвидировать лишь по моей собственной воле. Я создал человека, который оправится от любой раны — даже от смертельной. Человека, который лет десять будет стареть в обычном темпе — кто хочет навеки остаться двадцатилетним? — а затем перестанет стареть вообще. Человека, которому вечно останется тридцать шесть лет, у которого будут затягиваться все шрамы, над которым не будут властны ни болезнь, ни время.
Этот человек никогда не умрет.
Этот человек будет жить вечно.
Опустившись в свое кресло, Кардинал улыбнулся улыбкой великого фокусника, открывшего людям свой самый большой секрет.
— Вы бессмертны, мистер Райми, — провозгласил он и погрузился в молчание.
* * *
Миновал целый час, прежде чем кто-то из нас проронил хоть слово. Мы сидели друг против друга — но не глядя друг на друга, два духа-скитальца в небесах над городом, два бога, спорящих о судьбах тех, кто внизу.
Голова у меня шла кругом. В каждой клеточке мозга пламенела мысль о вечности. Я никогда о ней не думал. Да и кто думает о таком всерьез? Я собирался достичь всего, чего смогу, за отпущенный мне срок. Я был молод и еще не начал беспокоиться о старости и могиле. В данный период моей жизни в этом не было необходимости. Но ВЕЧНОСТЬ…
Торопить события мне не хотелось — но отстать от них тоже было страшновато. Надо все как следует обдумать — но без промедления. Вечная жизнь. Если он не врет, если он такое действительно умеет, я навсегда обречен оставаться в этом теле, на этом месте в жизни, у руля этой империи. На данный момент я ничего не имел против: перспектива стать самым главным начальником, контролировать все, получить огромную власть, которой можно тешиться хоть до скончания времен, рождала во мне непреоборимый восторг. Но если спустя полсотни, сто, тысячу лет мне станет скучно? Я не смогу сбежать, не смогу даже с собой покончить. Так ли уж мне хочется вечно кружиться на этой карусели, не делая остановок, не ожидая от будущего ничего, кроме бесконечно затянувшегося существования?
— Это ловушка, — подумал я вслух. — Если вы не лжете и я приму ваш дар, я — вечный пленник. Выхода нет.
— Да. Как и у всего в жизни, — согласился Кардинал, — тут есть свои отрицательные стороны. Одну из них вы уже заметили. Вторая — это одиночество. Посмотрите на меня, мистер Райми, и посмотрите на созданный мной город. Здесь, на самом верху, нет места для счастья, для друзей, для радости. Все, что у меня есть в жизни, — это моя империя, мои интриги, мое неослабевающее стремление к власти. Если вы займете мое место, вы унаследуете эту камеру-одиночку. Только вам будет еще хуже — в ней придется жить вечно. Вы на такое способны, мистер Райми, — вечно жить только интригами, только нашим бизнесом?
— Не знаю, — честно заявил я. — Хотелось бы. Перспектива меня воодушевляет, но… Разве заранее предугадаешь?
— Конечно же, нет, — кивнул Кардинал. — Но пока в вас живо желание, пыл… Для начала сгодится.
— Но ваш план сработает? — спросил я. — Что будет с айуамарканцами, когда вы умрете? Переживем ли мы вас?
Кардинал покачал головой:
— Вряд ли. Те, другие, — точно не переживут. Возможно, я ошибаюсь, и они просуществуют весь положенный им срок, как нормальные, полноценные люди, и умрут от естественных причин. Но я тут совсем не уверен. Вероятно, они испарятся, как только мое сердце остановится и мозг умрет. Даже вообразить себе не могу, как их можно спасти.
— Но с чего вы взяли, что со мной будет не так? — воскликнул я. — Я наверняка растаю так же моментально, несмотря на все свои способности.
— Может быть. Но, создавая вас, я заявил: без моего соизволения вас ничто не способно убить. Я нарочно подчеркнул, что даже моя кончина вас ни на секунду не остановит. Не знаю, в моих ли это силах — позволено ли мне обманывать смерть, — но, судя по всему, шансы у вас неплохие. Не стопроцентные, но выше среднего. Вспомните Кончиту и Вами. Вспомните, как быстро исцелилось ваше тело после драки. Я действительно способен противодействовать законам природы. Резонно предположить, что мои возможности этим не ограничиваются. Конечно, наверняка мы узнаем лишь в тот роковой день — а я не собираюсь пока его торопить, — но прецеденты склоняют к оптимизму.
Я еще немного подумал. Мог бы и не тратить время — к своему решению я пришел в середине его последней речи, так же внезапно и бесповоротно, как в истории с Деб, — но когда ставки столь высоки, спешка опасна. Когда я полностью уверился — когда я понял, что ни одно из проанализированных мной обстоятельств не помешает мне совершить то, что я должен сделать, — я заговорил.
