Книга Старше - Дженнифер Хартманн

— Ты выбрал ее.

Я задохнулся.

Я смотрел на свою дочь с выражением опустошения на лице.

В тот момент я принял спонтанное решение и предпочел защитить сердце Галлеи, а не дочери, искренне веря в то, что однажды Тара все поймет. Простит меня. Воспользуется знаниями и мудростью, которые она приобрела в спокойной, наполненной любовью жизни, чтобы залечить свои раны. У Галлеи этого не было. У нее не было никакой поддержки, и мои собственные эгоистичные решения не оставили ей ничего, кроме собранных вещей и пугающего, неизвестного будущего.

Но я не знал всей тяжести душевной травмы Тары.

Ее собственного бремени, которое преследовало ее.

Ее боли.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мог бы поступить иначе. Попытаться найти баланс во всем этом беспорядке. Думать усерднее, бороться упорнее. Возможно, я мог бы спасти их обеих от пагубных последствий своих действий.

Но в игре в запретную любовь всегда кто-то проигрывал.

Я просто никогда не думал, что проиграют все.

Тара отвела взгляд в ответ на мое молчание, опустила подбородок и крепко зажмурила глаза, и из них еще сильнее потекли слезы. Она покачала головой. Судорожно вздохнула.

У меня больше не было слов утешения. Больше нечего было объяснять. Она уже знала, что я люблю Галлею — время открыло ей глаза на эту истину.

Но я боялся, что никакие мои слова не смогут убедить Тару в том, что я люблю ее так же сильно.

И в этом была моя вина.

Это был мой вечный крест, который я должен был нести.

Я провел рукой по лицу, испытывая чувство поражения.

— Скажи мне, как это исправить.

Тара смахнула остатки печали и выпрямилась.

— Я не знаю, папа. Это не научный проект в четвертом классе. Ты не можешь просто сбегать в магазин, когда закончится клей, и спасти положение.

— Должно быть что-то. — Мои слова сочились болью, мольбой. — Ты же моя маленькая девочка.

— Я всегда буду твоей маленькой девочкой. — Тара взяла с дивана свою сумочку и пронеслась мимо меня, пробормотав через плечо последние слова, от которых у меня в груди все заныло. — А ты всегда будешь мужчиной, который разбил мне сердце.

ГЛАВА 38

Мама сидела за моим крошечным кухонным столом с бокалом вина, когда я проскользнула в квартиру и сбросила туфли. При моем появлении она подняла голову, в ее глазах светилась надежда.

Прости, мам.

Надежда здесь не живет. Ты ошиблась квартирой.

Я старалась проскользнуть незаметно в свою спальню, не в силах встретиться с ней взглядом. Меньше всего мне хотелось говорить об этом. Опять.

— Тара.

— Я устала, — ответила я. — Я не знаю, зачем ты здесь.

— Нет, знаешь. — Она встала со стула, ножки заскрипели по пожелтевшему кафелю. — Как все прошло?

Вздохнув, я остановилась в центре коридора и откинула волосы с глаз.

— Он не умер. — Затем я попыталась снова сбежать.

Она остановила меня.

— Тара. Давай поговорим.

— Звучит хуже, чем лекция тети Лорел о важности подбора цвета молитвенных платков для церковного базара.

— Я серьезно, — сказала она, покрутив бокал с вином, прежде чем сделать большой глоток. — Это важно.

Это действительно было важно.

Именно поэтому было так больно. А когда мне что-то причиняло боль, я избегала этого, вместо того чтобы разобраться. Я отвлекала себя блестящими, красивыми вещами, стремясь заглушить страдания и двигаться вперед, сосредоточившись на чем-то другом. У каждого свои механизмы преодоления. Мой служил мне достаточно хорошо.

Но я узнала этот тон. Она не собиралась сдаваться. Она последует за мной в спальню и попытается образумить меня, пока я мечтаю о том, как заберусь под одеяло и проснусь уже завтра, когда мама не будет нависать надо мной, пичкая родительской мудростью.

Я вздохнула и повернулась к ней лицом, на моем лице застыла маска раздражения.

— Мне двадцать лет. Мне не нравится, что ты появляешься в моей квартире без приглашения.

— Ты дала мне ключ.

— Для экстренных случаев.

— Это и есть экстренный случай.

Мои глаза сузились.

— То, что папа трахает мою лучшую подругу — это не чрезвычайная ситуация. Это поразительное отсутствие здравого смысла с его стороны, и мне не хочется повторять это в миллиардный раз. Я устала. Пожалуйста, уходи.

Она смотрела на меня проницательными карими глазами. В них было тепло. Так было всегда, независимо от того, какие грубые слова слетали с моих губ. Какой бы невыносимой я ни была. Она всегда была теплой и мягкой. Успокаивала так, что я теряла свой запал, и мне хотелось броситься в ее объятия, невзирая на мой гнев или горечь.

У Галлеи этого не было. До тех пор пока она не стала жить с нами.

Мне было трудно представить себе жизнь без такой мамы, как моя, и именно это заставляло меня брести вперед, сдаваясь, и пытаться снять с плеч эту тяжесть.

— Я пыталась, — пробормотала я. — Я пыталась понять. Принять. Но это кажется невозможным.

Улыбка коснулась ее губ, когда она жестом пригласила меня за стол.

— Садись.

Я уныло вздохнула и направилась в сторону кухни. Где мое внимание привлекло что-то, лежащее на столе. От чего я стиснула зубы, сжала кулаки, а сердце забилось с бешеной скоростью.

— Где ты его нашла?

Она посмотрела на него.

— Он уже два года пылится у тебя под кроватью.

— Это мое.

— Ты его смотрела?

Я сглотнула, складывая руки на груди.

— Нет.

— Почему?

— Это не имеет значения. — Кислота подкатила к горлу, а по коже побежали мурашки. — Я посмотрю, когда буду готова. Не тебе это решать.

— Я посмотрю его вместе с тобой. Может, это поможет.

— Поможет с чем? — Я насмешливо фыркнула. — Там внутри машина времени? Ты можешь стереть последние несколько лет?

Мама села обратно и жестом указала на пустой стул рядом с собой, отставив бокал с вином.

— Машина времени не нужна. Стирание прошлого не принесет нам никакой пользы. Если бы из любых передряг можно было легко выбраться, мы были бы хрупким, самодовольным видом. — Она выгнула бровь. — Садись.

Мои кулаки разжались.

Черт бы ее побрал.

Вместе с ее материнской мудростью.

Она всегда была благоразумной. Сейчас ей было почти сорок, так что у нее было время и опыт, чтобы преподать мне жизненные уроки, которыми ей не терпелось поделиться со мной.

Я не приветствовала это, но готова была выслушать. Слишком многим я была ей обязана.

Выдвинув стул, я плюхнулась на него, как капризный ребенок, и