начиналась их смена караула. Эйлас заметил, что Шарис больше не прислушивается к звукам ночи, и тихо спросил:
– Как насчет музыки? Ты до сих пор что-то слышишь?
– Нет. Она пропала еще до того, как я заснул.
– Чтó ты слышал, хотел бы я знать?
– Тебе это не пошло бы на пользу.
– Почему?
– Ты мог бы стать таким, как я, к своему сожалению.
Эйлас рассмеялся, хотя смех его прозвучал слегка принужденно:
– Ты не худший из людей. Как я мог бы нанести себе вред способностью слышать звуки музыки?
Шарис помолчал, глядя в огонь походного костра, после чего заговорил так, будто размышлял вслух:
– На самом деле я ничем не примечательный человек – даже слишком непримечательный. Мой недостаток в том, что я легко увлекаюсь выдумками и фантазиями. Вот, пожалуйста: я слышал беззвучную музыку. Иногда мне кажется, что я замечаю краем глаза какое-то движение – но когда я присматриваюсь, его уже невозможно проследить. Если бы ты был таким, как я, это мешало бы твоим поискам и заставляло бы тебя терять время попусту. Таким образом, ты наносил бы себе ущерб.
Эйлас поворошил угли.
– У меня бывают похожие ощущения – причуды, игра воображения, называй это как хочешь. Я не слишком о них задумываюсь. Они не настолько навязчивы, чтобы беспокоиться по этому поводу.
Шарис невесело рассмеялся:
– Иногда мне кажется, что я сошел с ума. Иногда меня охватывает страх. Есть красота, предназначенная только для бессмертных, – ее неспособен выдержать человек.
Наблюдая за языками пламени, Шарис неожиданно кивнул:
– Да, в музыке есть убийственная красота.
Эйлас почувствовал себя неудобно:
– Шарис, дружище, я думаю, ты страдаешь галлюцинациями. У тебя просто-напросто слишком живое воображение.
– Каким образом я мог бы вообразить такое величие? Я слышал эту музыку, а ты к ней глух. Существуют три возможности. Если ты прав, мой ум понапрасну вводит меня в заблуждение. Но если это не так, значит, я чувствительнее тебя – или, что хуже всего, музыка предназначена только для меня.
Эйлас скептически хмыкнул:
– Поверь мне, лучше не думать об этих странных звуках. Если бы люди могли постигнуть такие тайны – если такие тайны действительно существуют, – наверное, мы знали бы о них больше, чем знаем теперь.
– Возможно.
– Тем не менее, если ты снова что-нибудь такое услышишь или увидишь, не забудь мне об этом сообщить.
– Как тебе будет угодно.
Рассвет разгорался медленно – сероватое небо сначала приобрело жемчужный оттенок, потом персиковый. К тому времени, когда взошло солнце, семеро путников уже ехали по радующей глаз, хотя и пустынной местности. К полудню им встретилась река, – по мнению Эйласа, это был Сисс, впоследствии впадавший в Глоден, – и весь оставшийся день они продолжали путь на юг по берегу. Ближе к вечеру небо затянули тяжелые тучи. Влажный холодный ветер доносил отдаленные раскаты грома.
Перед заходом солнца они переехали реку по каменному мосту из пяти арочных пролетов и оказались на перекрестке – здесь Восточно-западная дорога, выходившая из Тантревальского леса, пересекала Тромпаду и продолжалась вдоль горного ущелья, чтобы закончиться в Оэльдесе, в Южной Ульфляндии. Начинался сильный дождь; рядом с перекрестком находилась придорожная гостиница «Звезда и единорог». Путники завели лошадей в конюшню и зашли в гостиницу, обнаружив внутри массивный камин, где весело трещал огонь. За прилавком стоял высокий тощий субъект – лысый, с длинной черной бородой, лежавшей на груди, длинным носом, нависшим над бородой, и широко расставленными, полуприкрытыми черными глазами. У камина над кружками пива сгорбились, как заговорщики, три постояльца – широкие поля плоских черных шляп скрывали их лица. За столом поодаль в одиночестве сидел человек с тонким горбатым носом и рыжеватыми усами, в красивом темно-синем с темно-коричневыми отворотами костюме.
Эйлас обратился к хозяину заведения:
– Мы хотели бы переночевать и поужинать чем-нибудь получше. Кроме того, если вас это не затруднит, попросите кого-нибудь позаботиться о наших лошадях.
Лысый бородач вежливо, но холодно поклонился:
– Сделаем все возможное, чтобы выполнить ваши пожелания.
Семеро путников присели поближе к огню, и хозяин принес им вина. Три человека, сгорбившиеся у камина, ненавязчиво наблюдали за новоприбывшими и о чем-то бормотали. Человек в темно-синем костюме бросил на Эйласа и его товарищей один взгляд и вернулся к задумчивому созерцанию пространства. Отдыхая у огня, путники с удовольствием опустошали одну кружку за другой. Через некоторое время Ейн подозвал служанку:
– Скажи-ка, милашка, сколько кувшинов вина нам уже подали?
– Три.
– Правильно! А теперь каждый раз, когда ты будешь приносить следующий кувшин, подходи ко мне и объявляй, какой это кувшин – четвертый, пятый, и так далее. Понятно?
– Понятно.
Бородатый хозяин пересек помещение на тощих, как ходули, ногах:
– Что-нибудь не так?
– Все в порядке. Служанка будет подсчитывать выпитые нами кувшины, чтобы не возникло никаких ошибок при расчете.
– А! Зачем забивать ей голову вычислениями! Я веду аккуратный счет за прилавком.
– А я веду аккуратный счет здесь, и мы сможем сверить оба счета со счетом служанки.
Хозяин воздел руки к небу и удалился в кухню, откуда вскоре стали подавать ужин. Две служанки бдительно следили за посетителями из полутемных углов помещения, быстро приближались с новым кувшином, как только замечали, что прежний опустел, и уверенными движениями наполняли кружки, каждый раз певучими голосами сообщая номер нового кувшина Ейну, в то время как хозяин, угрюмо облокотившийся на прилавок, вел счет тем же кувшинам и прикидывал, будет ли целесообразно и предусмотрительно с его стороны разбавлять вино.
Эйлас, выпивший не меньше других, откинулся на спинку стула и наблюдал за спутниками, расслабившимися в тепле и сухости таверны. Гарстанг, независимо от обстоятельств, никогда не умел скрывать благовоспитанные привычки. Бод, разгоряченный вином, забыл о своей внушающей трепет внешности и неожиданно превратился в паяца. Шарис, подобно Эйласу, откинулся на спинку стула, радуясь покою и сытости. Форфиск с энтузиазмом рассказывал похабные анекдоты и приставал к служанкам. Ейн мало говорил, но веселье его товарищей, по-видимому, изрядно его забавляло. Каргус, однако, неподвижно и хмуро уставился в огонь. Сидевший рядом Эйлас спросил его:
– Какие мрачные мысли занимают твой ум?
– Целая мешанина мыслей, – отозвался Каргус. – Они вечно путаются в голове. Мне вспоминаются мои родители в Галисии – я их покинул, когда они состарились, хотя мог бы остаться и сделать их последние дни более радостными. Я думаю о ска, об их суровых привычках. Я думаю о своем сиюминутном состоянии: о набитом едой желудке, о набитом золотом кошельке, о веселом застолье – все это напоминает о превратностях жизни и о быстротечности таких мгновений. Надеюсь, я достаточно ясно изложил причины
